Я никогда не верил, что человек может быть одинок в большом городе. Наверное, потому что никогда в таком городе не жил. Издалека мне казалось, что сбежать от одиночества можно. И бежать от одиночества нужно именно в столицу. Стоит только окунуться в толпу, услышать постоянный визг машин, ослепнуть от мигающих неоновых огней супермаркетов. И спрятаться наконец-то от одиночества.
Я и понятия не имел, что здесь, в огромном городе, одиночество еще более страшное и еще более безнадежное. Вырваться из него гораздо труднее. Потому что им заражены все. Эта болезнь точит людей изнутри, хотя в этом никто не признается – даже самому себе. Все суетятся, мечутся, нагружают себя искусственными заботами, проблемами и делами, боятся свободных минут, потому что не хотят оставаться с собою наедине. И признаться себе в одиночестве. Именно в этом шумном многомиллионном муравейнике я понял, что город – сам по себе одиночка. И каждый человек в нем также одинок.
Если бы меня раньше спросили совета – где можно по-настоящему побыть одному, я бы наверняка без раздумий ответил: на природе. Сегодня я без всяких сомнений посоветовал бы снять квартирку в столице, желательно на каком-нибудь многолюдном проспекте или с видом на шоссе. И пожить там пару-тройку дней… И все. Больше бы у меня совета не спрашивали.
Ведь только теперь я понимаю, что на природе один не бываешь. Потому что природа не оставляет человека одного. Природа умеет задавать вопросы и отвечать на них, она умеет слушать и умеет понимать. В лесу обязательно встретишь какого-нибудь заблудившегося грибника. И он непременно посидит с тобой у костра, выпьет «по пятьдесят» и послушает твою историю об удачной (или не очень удачной) жизни. Или расскажет свою. Толпа не слушает историй и не рассказывает их. Толпа людей мало отличается от механического стада машин. Те же дороги, те же светофоры, та же сумасшедшая спешка…
Такие мрачные мысли нагнала на меня весна. Ее приход в городе я воспринимал болезненно. Да и вообще – разве это весна?
Я сидел у окна и пустыми глазами смотрел на проспект, который утюжили грязные машины. По месиву из почерневшего снега и вчерашнего мусора бодро шагали грязные ботинки и сапоги. На прохожих с крыш домов постоянно лились мутные струйки талой воды. Облезлая ворона уселась на подоконнике и вызывающе каркнула. Ее нервный крик стал последней каплей моего отчаяния, и я, схватив кепку, выскочил на улицу и слился с толпой, думая, что так мне станет легче. Легче не стало. Разве что отвел душу, поругавшись с каким-то длинноносым мужиком, грубо столкнувшим меня в лужу. Он напоминал ворону, и мне захотелось выстрелить в него из рогатки, хотя рогатку я не держал в руках даже в раннем детстве.
И в который раз я почувствовал себя киплинговским Маугли, попавшим в чуждый и враждебный мир, который все больше и больше ненавидел… Что ж, я сам заслужил то, о чем так долго мечтал в своей лесной сторожке, сидя у раскаленной печки и прислушиваясь к щебету птиц и шуму многовековых сосен. Я получил то, о чем знал лишь понаслышке – из газетных статей, болтовни своего маленького черно-белого телевизора и по рассказам случайных приезжих.
Я брел, понурив голову, под моросящим дождем и думал, что там, в оставленном, теперь таком далеком, моем мире даже весна другая. И встречал я ее по-другому.
Она приходила почему-то в один день. Я распахивал настежь двери сторожки, и мы с моим верным другом, совсем уже старым псом Чижиком выбегали на крыльцо. И солнце, совсем еще робкое, освещало кроны деревьев, и воздух, свежий, пахнущий сосновой смолой и пробивающимися почками, сбивал с ног.
– Ну что, Чи-и-жик! – кричал я.
А эхо мне отвечало:
– Жик, Жик…
– Ну что, мой старый дружище! Пальнем!
И я делал три выстрела в воздух из начищенного до блеска охотничьего ружья. Чижик радостно лаял. А птицы шумно взлетали с веток, напоминая маленькие бумажные самолетики.
– Ну вот и все, дружище. Наконец-то пришла весна. Ты ее слышишь?
Чижик принюхивался, щурил свои узкие глазки и лаял еще громче. Он ее слышал.
В то время рыжий пес Чижик был единственным моим собеседником. То ли к старости у него стала расти борода, то ли он просто хотел подражать мне во всем. И я стал этим тяготиться. И все чаще жаловался ему на одиночество, на жизненное однообразие и пустоту. Чижик смотрел на меня умным взглядом, чуть прищурившись и склонив голову, а я все разглагольствовал: как это мало, когда в жизни единственный близкий друг – это приблудный рыжий пес… Только сейчас я понял – как это много.
Чижика я потерял тоже весной. Он ушел однажды утром и не вернулся. Его уход стал последней точкой в моем решении. Решении уехать. Наверно, Чижик понимал это, потому и решил дать мне этот шанс.
Впрочем, мысль об отъезде зародилась у меня гораздо раньше той весны. Возможно, даже несколько лет назад, когда я сидел у костра, палкой перекатывая картошку в потухающих углях. Чижик нетерпеливо бегал вокруг костра и облизывался.
– Ну-ну, потерпи, дружище. Сейчас мы с тобой классно отужинаем.
Я вытащил из рюкзака спелые сочные помидоры, зеленый лук и стал нарезать меленькими ровными кусочками свежее розовое сало, ароматно пахнущее кориандром.
