Я открыла свой дневник и начала читать первую и единственную запись, сделанную три года назад.
«Многие считают меня забитой, отрешенной, недалекой и душевнобольной. Некоторые утверждают, что я сумасшедшая, и мое место в „дурке“.
При встрече со мной на улице, магазине, да, неважно где, люди чаще всего сторонятся, называют „колхозницей“ и украдкой смеются. Я их понимаю, и поэтому уже давно не обращаю внимания.
Худое, невысокого роста подобие девушки, одетое в старенький свитер с вышитой матрешкой, длинную юбку мышиного цвета и мальчишеские ботинки. Волосы практически всегда убраны в корявую гульку, а в руках сверток книг упакованных в газету — это я.
Только ничего странного и позорного, как много раз приходилось мне слышать за спиной, в своей внешности я не вижу. Обычная девушка, которая ходит в простой одежде, любит читать книги, писать письма на бумаге и пользуется мобильным только в качестве будильника и для связи с начальницей Верой Павловной.
Живу я в общежитии. После смерти матери, соседка по блоку — тетя Маша — взяла мой паспорт, а вернувшись на следующий день, отдавая его, сказала, что я могу не волноваться, и искать новое жилье мне не нужно. Что она предприняла я до сих пор так и не узнала: только с завода, которому принадлежит общежитие, никто не приходил, и бумаг, с требованием освободить помещение, не присылали. В общем, и идти-то мне было некуда.
Родственников, насколько мне известно, по линии матери у нас нет, а про отца я и вовсе ничего не знаю. Мама всегда реагировала на эту тему очень болезненно, ну, а я, глядя, как ей несладко одной со мной на руках, больше и не спрашивала. А снять жилье на библиотекарскую зарплату мне бы точно не удалось. Мое место работы находится недалеко от дома в самом тихом и сером районе Минска».
Затем взяла ручку и начала писать:
«Вообще, не привлекать внимание — мой девиз по жизни. Я стараюсь придерживаться его во всем, и не потому, что мне неприятно людское внимание или я не люблю заводить новые знакомства. За последние несколько лет я знакомлюсь с людьми очень часто, но, как правило, это происходит не по моей воле и контакт длится недолго. Пожалуй, и сама процедура знакомства происходит не совсем традиционным способом. Я считаю, что чем меньше буду общаться, с кем бы то ни было, тем лучше будет для них.
Меня зовут Анкита Смирнова. Многие называют просто Аней или Анькой, но на самом деле мне нравится, когда меня называют правильно — именно Анкита. Это индийское имя, означает „отмеченная“. Так назвала меня мама и, видимо, хотела, чтобы ее дочь стала какой-то особенной. Жаль, судьба не позволила ей убедиться в том, как она была права».
На мгновение я оторвалась, услышав лай собак, и посмотрела в окно. Огромные широкие ворота распахнулись, и в них въехал роскошный автомобиль вишневого цвета. «Не иначе последней марки. Как всегда в своем репертуаре», — подумала я и улыбнулась.
Я продолжала сидеть за письменным столом, когда услышала в коридоре спешные шаги. Дверь в кабинет открылась. Кто-то медленно подошел ко мне и нежно поцеловал в шею. Только я уже знала, кто это. Он всегда так делает, когда возвращается из длительной поездки.
Три года назад …
«… Мое место работы находится недалеко от дома в самом тихом и сером районе Минска».
— Анька! Открывай паршивка! Ты стащила мою бутылку из шкафчика? — прохрипел осипшим голосом дядя Вася.
Он снова засунул куда-то свою заначку и, как всегда, тарабанит мне в дверь, с такой силой, что та чуть ли не слетает с петель, чтобы узнать, не взяла ли я ее в очередной раз. Ну, конечно, кому же ее взять как не мне.
Я закрыла толстую тетрадь и положила ее под книгу. Придется продолжить мои записи чуть позже. Приоткрыв дверь, я увидела шатающегося мужчину.
Дядя Вася, муж тети Маши, пока та была на работе, в связи с временным не трудоустройством, хотя это «временно» затянулось уже практически на год, распивал с друзьями чего погорячее. Когда же выпивка заканчивалась, в его сознании возникала мысль о некой заначке, которую он, якобы, когда-то спрятал.
Пытаясь казаться серьезным и трезвым, он начинал шарить по ящикам и шкафчикам в поисках заветной бутылки. Когда же она не находилась, обязательно обращался ко мне, интересуясь не я ли ее стащила, ведь жизнь-то у меня, впрочем, как и сама я, — никчемная, и единственное спасение от этого — не что иное, как напиться и забыться.
— Дядя Вася, вы бы печень свою пожалели. Ну, разве можно столько пить? И тетю Машу вам не жалко? Она же с работы придет. Ей отдохнуть бы, а в комнату хоть не заходи.
— Ой, ой, ой. Все, понял, не брала. Опять проповеди свои начинаешь, — достаточно выпивший мужчина помолчал с минуту, прикрыв глаза, а затем продолжил жалобным тоном. — На кой мне печень? На кой мне вообще жизнь такая? И Машке я давно не нужен, никому не нужен и никого у меня не осталось. Доченька моя, единственная… — монотонный голос заглушили хлынувшие слезы.
Мужчина махнул рукой и пошел в свою комнату, громко хлопнув дверью. За стеной еще минут пять было слышно, как он шмыгает носом, попеременно всхлипывая, а затем, после полуминутной тишины, раздался глубокий храп. Так было практически каждый день. Один и тот же диалог и все те же действия после него.
