Начало января ознаменовалось бурными протестами ветеранов против монетизации льгот.
Они выявили непрочность, ненадежность власти на всех уровнях. Оранжевые льготные сполохи срезали рейтинг Путина до 43 % (с 70 %), а рейтинг доверия – до 24 %. Как изменились лица власть предержащих!
Железобетонный Грызлов размяк, самоуверенность исчезла. Фрадков стал шумно вздыхать. Зурабов, загнанный в угол многотысячными демонстрациями пенсионеров, окрысился. Шойгу, как-то по-своему переживая возникшую монетарную чрезвычайную ситуацию в стране, поседел. Стал огрызаться на своих помощников ВВП. То, что знал народ, дошло и до власти.
Власть жадна до потери чувства самосохранения. Жадность ее погубит.
* * *
Письмо от О.А.Бойко. В предыдущей книге я уже писал об Ольге Аркадьевне Бойко – профсоюзном деятеле и члене РКРП из Ярославля. Мы познакомились на съезде рабочих в Подмосковье осенью 2004 г. Приведу выдержки из ее письма.
«Сейчас у меня трудный период, хотя он и длится всю жизнь, этот – особенный, так как осложнились мои отношения с секретарем (Обкома РКРП). И в упрек мне ставится моя самостоятельность и, увы, активность, как ни странно! Еще в декабре с моей подачи у нас в Ярославле провозгласили создание Комитета Обороны и спасения Родины, и сейчас он находится в стадии становления. В него входят разнообразные «левые», а также простые граждане. А нашему партийному секретарю это разнообразие не нравится. И переубедить его в том, что жизнь не однозначна, многопланова, непредсказуема, что работать нужно всюду и со всеми, – невозможно. И конфликт у нас острый. Я чувствую, что горизонты стали бы шире для нашей областной организации РКРП. А бояться других – значит признавать свою ущербность.
Кроме завода «Холодильник», я подключилась к проблемам рабочего коллектива завода «СК – Премьер» (это первый в мире завод синтетического каучука). Его пустили под нож. А подключилась только потому, что у меня есть «опыт». На самом деле он очень скудный и все надо прорабатывать вновь и вновь. Времени маловато, но жизнь наполнена. А хотелось бы, конечно, большего».
* * *
Помню, как мой дядя Гриша, совершенно одинокий, старый и больной человек, перед смертью лелеял несбыточные мечты о приезде какой-то, только ему известной женщины, которая бы его согрела и успокоила. Мне было жаль его, но казалось, что даже сама мысль об этом его согревала. Иногда кажется, что и ортодоксы из КПРФ, партии умирающей, также живут надеждой о ее возможной реанимации. Такая, какой она стала, она умрет, конечно, хотя и не завтра. Отсутствие революционности накапливает условия для ее смерти.
* * *
Вся городская Россия вышла на улицы. Политический дефолт. Какой переполох в правительственном вертикальном курятнике! А всего-то: пенсионеры так бедны, что придуманная компенсация льгот добьет их окончательно.
* * *
В этом году отмечается 100-летие со времени начала Первой русской революции. 9 января осталось в памяти народа Кровавым воскресеньем. Тогда в Москве, в одном из дворов в районе Елоховской церкви бандой черносотенцев был убит водопроводной трубой известный революционер, большевик Н.Э.Бауман. В советское время его именем были названы этот район Москвы, улица, станция метро, известный институт.
* * *
В 70-е годы был у нас на факультете замполит Фролов Николай Петрович. Умный, заботливый и чрезвычайно скромный человек. Он, конечно, организовывал существовавшую в то время партийно-комсомольскую жизнь и руководил ею, но он ставил перед собою и более глубинные задачи. Не медик, оказавшийся во главе политической жизни медицинского учебного заведения, он испытывал в связи с этим определенное душевное неудобство. Ему, в отличие от сотен подобных ему политработников, казалось важным проникнуть в святая святых – в умение обучающихся работать с больным человеком. Он понимал, что именно здесь, а не на собраниях, воспитывается врач. Сам-то он пришел из танковых войск, и танковое дело знал хорошо.
Он приходил на утреннюю врачебную конференцию в клинику в белом халате, садился поближе к трибуне и внимательно слушал, как докладывают дежурные слушатели о поступивших больных. Потом он шел в больничные палаты, подсаживался поближе и, не мешая, всматривался и вслушивался, как ведет себя слушатель в разговоре с больным, насколько он заинтересован, насколько тактичен, ждет ли его пациент, как решаются проблемы, насколько больной остается удовлетворенным визитом будущего врача. Его интересовала нравственная, деонтологическая сторона общения слушателей с больными. Он не вмешивался, не давал публичной оценки услышанному, он у ч и л с я. Ему как профессиональному политическому педагогу было важно увидеть плюсы и минусы клинической педагогики. Иначе он не считал себя вполне вправе руководить слушателями-медиками.
Все другие замполиты, которых я знал, не затрудняли себя этими хлопотами, видимо, они полагали, что политическое воспитание не имеет профессиональных особенностей. На самом деле партийность не существует в отрыве от дела, от творчества, которым человек занят. Этот отрыв формировал своеобразную и весьма многочисленную касту политических руководителей «всепогодного» характера, и это уже свидетельствовало о вырождении образа комиссара, человека, который был не над людьми, а рядом с ними. А сейчас у нас вообще вымерло политическое воспитание, хотя повсеместно и введены должности, именуемые «замами по людям». Очень скоро, вероятно, им будет вверена обязанность формирования ячеек «Единой России». И круг замкнется. Зато повсюду менеджеры типа министра здравоохранения и социального развития Зурабова и клонированных местных зурабовых, не имеющих медицинского образования. Может быть, поэтому и вымирает народ?!
