К сумеркам воскресная публика «Ливадии» значительно уже подгуляла. Купцы из Ямской и с Калашниковского берега, «засобачив» в буфете по десятой штучке «самоплясу белого», раскраснелись и начали распахивать «пальты». Капельмейстер Хлебников грянул марш. У эстрады полезли на высоко подвешенные трапеции акробаты. Двое из них взрослые и один мальчик. Начались «карейские» игры, заключающиеся в том, что взрослые, стоя на трапециях, перекидывали друг другу мальчика и ловили его то за руки, то за пятки. Купцы задрали кверху головы и начали дивиться. Как водится, послышались восторженные ругательства. Шли толки, что глаза отводят публике.
— Немец на этот счет хитер — сейчас глаза отведет, потому у них на все машина, — рассказывает суконная чуйка в картузе с глянцевым козырем. — У нас с берега Петр Федорович со шкурами и конопляным семенем в Неметчину ездил, так сказывал, что там мазурики даже сапоги машинами с публики на гулянье снимают. Спервоначалу отведет глаза, а потом и снимает. Тогда только и почувствуешь, когда ногам холодно сделается.
— А ты почем знаешь, что это немцы ломаются? Может быть, и французы, — возражает рыжая борода лопатой, кивая на акробатов.
— Француз на ногах жидок. Он для танца себя приспособляет, а насчет акробатской устойчивости не может.
— Ну, тальянец либо англичанин.
— Тальянцев только насчет шарманки и облизьяну водить, а англичанин насчет драки и чтобы лошадиный цирк приставлять. С лошадью он супротив цыгана выстоит. И драка у них самая пронзительная: все норовит в брюхо и в подмикитки, а той учтивости не знает, чтоб по скуле бить или по уху.
Пауза. За ней следуют ласковые ругательства, адресованные к молодечеству акробатов.
— Нет, господа, это не немцы, а, скорей, жиды! — восклицает борода клином. — Немец человек обстоятельный: зачем ему на воздусях мотаться? Он лучше доктором объявится или в учителя пойдет.
— А жид старым платьем торговать начнет или зубы дергать будет, а потом подряд казенный снимет, — стоит на своем чуйка. — Ах, гвоздь те в горло! Смотри, как ребеночка-то бросают. Словно резинковый он у них.
— Да он резинковый и есть, — откликается борода лопатой. — Нешто живого человека так можно?.. Всю требуху стрясешь.
— Резинковый! Толкуй тут! Нешто резинковые ребята бывают?
— А то нет, что ли? И резинковые бабы даже есть. Поди к Кирштену на фабрику — там тебе какую хочешь приготовят: и субтильную, и в два обхвата.
— Эко мелево! эко мелево! — воскликнули в один голос купцы.
— Не мелево, господа, а самая наисущая правда. Теперича кто буйной политики держится, так лучше резинковой бабы нет, потому эдакую бабу сколько хочешь колоти — изъяну не будет. У нас они, конечно, для господ парикмахеров делаются, чтоб на окнах стоять, а в американских землях резинковые бабы даже за прилавком стоят и торгуют.
— Зачем же им резинковые, коли у них живой и черной, и полубелой бабы достаточно?
— Это точно, что много, да ведь живую бабу кормить надо, жалованье ей платить, ну, а американец, он к голенищи пристрастен, как какие деньги получил — сейчас в сапог и запрячет. А резинковая баба, что ей? Ее ни поить, ни кормить не надо. Живой бабе и орешков в праздник купить надо, и пряничков, и подсолнухов, окромя того, она и насчет ругательной чеканки мастерица, а эта сидит себе да молчит. Американец хитер!
Купец — рыжая борода лопатой — совсем заврался. Некоторые, однако, ему поверили.
— Без ругательной чеканки! — стал возражать купец — борода клином. — Баба без ругательной чеканки тоже выеденного яйца не стоит. Да для меня теперича дома щи не в щи, водка не водка, коли баба передо мной не ворчит. В том-то и интерес, что она говорит, к примеру: «не пей, Трифон Захаров», а я ей назло, она мне: «не стучи по три рубля в карты», а я нарочно. Это для меня самое первое удовольствие, чтоб бабу дразнить и чтоб она из себя языкочесальную музыку испускала.
Купец умолк.
— А что, не поводить ли нам медведя по сентифарисным водам? — спросил он. — Так бы вкупе и опрокинули по белой собачке.
— Постой, дай акробатам кончить. Авось на наше счастье с веревки-то сверзятся, — остановил его другой купец. — Что ни хожу я по этим самым Капернаумам — ни разу не видел, чтоб оттелева вниз турманом!..
— Ну, вот! охота! Сверзится, так нас же притянут: зачем глядели. Ходи, ребята, гуськом! Давай железную дорогу изображать. Федор Иванов, пыхти впереди паровозом, а ты, Сеня, свистни почаще, вот мы к станции-то и подкатим.
Купцы повалили друг за другом в буфет. Суконная чуйка положила два пальца в рот и пронзительно свистнула.
— Посторонитесь, господа, поезд едет! — кричал купец — борода лопатой.
1906
