На дняхъ мнѣ понадобилось купить себѣ нѣсколько аршинъ мебельнаго ситцу, и я отправился за нимъ во внутрь Александровскаго рынка, въ знакомую лавку. Въ лавкѣ я встрѣтилъ самого хозяина. Хозяинъ самъ продавалъ мнѣ, нарылъ на прилавкѣ груду товару, и когда я выбралъ ситецъ, то онъ ловко отмѣрилъ отъ куска, «припустилъ» сверхъ требуемаго количества пальца на четыре и, съ шумомъ отрывая его, проговорилъ: «два вершечка въ уваженіе».
Разговоръ зашелъ о вновь начинающихся морозахъ.
— Холодно, — сказалъ я. — Вѣтеръ такъ и пронизываетъ.
— Чайку не прикажете-ли? Тогда маненько и поразогрѣетесь.
— Пожалуй.
Хозяинъ молча кивнулъ молодцамъ, и тѣ бросились исполнять требуемое. Одинъ изъ нихъ схватилъ табуретъ, смахнулъ съ него рукавомъ шубы пыль и, подставляя его къ прилавку, сказалъ: «пожалуйте присѣсть»; другой подалъ мнѣ стаканъ чаю и поставилъ на прилавокъ жестяную коробку, изъ-подъ сардинокъ, съ сахаромъ. Я началъ пить. Хозяинъ, заложа руки въ рукава шубы, стоялъ около меня и вздыхалъ:
— Торговлишкой сегодня порасклеились. Ей-ей, — произнесъ онъ, съ самаго утра хоть шаромъ покати!
Въ лавкѣ дѣйствительно, кромѣ меня, покупателей не было. Лавка была открытая, безъ дверей. На порогѣ стоялъ молодецъ и зазывалъ покупателей, громко выкрикивая названіе товаровъ. Мимо лавки шныряли барыни, бабы въ тулупахъ, солдаты съ сапожнымъ товаромъ подъ мышкой, и вдругъ показался толстый приземистый купецъ, въ енотовой шубѣ и котиковой фуражкѣ. Увидавъ купца, хозяинъ, ни къ кому особенно не обращаясь, вдругъ крикнулъ: «перчатка!» Купецъ вздрогнулъ, остановился, оборотилъ къ лавкѣ свое побагровѣвшее лицо и принялся ругаться:
— Банкрутишка! Мерзавецъ! Тещу уморилъ и на кривой объѣхалъ! Сиротъ на лѣвую ногу обдѣлалъ! Въ каторгѣ тебѣ мѣсто!
Молодцы фыркали. Хозяинъ, не перемѣняя положенія, самымъ невозмутимымъ образомъ смотрѣлъ на купца. Я недоумѣвалъ. Выругавшись въ волю, купецъ пошелъ далѣе. Хозяинъ снова крикнулъ ему вслѣдъ: «перчатка-а-а!»
— Что это онъ? Съ чего онъ ругается? — невольно спросилъ я.
— А слова этого не любитъ. Страхъ, какъ не любитъ! Готовъ на ножи лѣзть, — ну, вотъ его не дразнятъ, — отвѣчалъ хозяинъ. — Перчатка для него все равно, что каленое желѣзо — такъ и обожжетъ!
— Отчего-же онъ не любитъ этого слова? Отчего его перчаткой дразнятъ, а нечѣмъ нибудь другимъ? — допытывался я.
— А извольте видѣть, тутъ цѣлая прокламація! Разсказывать-то долго. Чайку еще не прикажете-ли?.. Можетъ, съ медкомъ будетъ вольготнѣе, такъ у насъ и медъ есть.
— Ну, хорошо, я выпью еще стаканъ, а вы разскажите. Это должно быть интересно?
— Хорошо, извольте, только извѣстно интересъ нашъ, купеческій. Изобрази и мнѣ стакашекъ! — крикнулъ онъ молодцу.
Молодецъ подалъ намъ два стакана. Хозяинъ спрятавъ дно стакана въ рукавъ шубы, сталъ прихлебывать чай и началъ:
— Этотъ самый купецъ, что сейчасъ на меня ругательства загибалъ, Буркинымъ прозывается. Торгуетъ онъ у насъ тутъ, по близости, ленточнымъ товаромъ, а супротивъ его другой торгуетъ, по фамиліи Слаботѣловъ и тѣмъ-же товаромъ. Да, ей Богу, незанимательно, плюньте вы на него!.. Что вамъ…
Хозяинъ умолкъ.
— Полноте… Говорите, говорите, — сталъ я упрашивать.
Хозяинъ продолжалъ:
— Только торгуютъ это они насупротивъ другъ друга, и завсегда у нихъ промежъ себя то при, то брань, а то и драка, потому другъ у друга покупателей отбиваютъ и товаръ хулятъ. Разъ даже послѣ запору молодцы стѣнка на стѣнку пошли. Въ кровь разодрались. Теперича, къ примѣру, мы промёжъ себя сосѣди, такъ, мы живемъ въ мирѣ и завсегда другъ у дружки заимствуемся: товаромъ-ли, коли у самыхъ нехватка, стаканомъ-ли, коли свои побиты, ну, и тамъ разное… А у нихъ этого и въ заводѣ нѣтъ. Забѣги-ко буркинскій молодецъ къ Слаботѣлову въ лавку на заварку чаю попроситъ — въ желѣзные аршины примутъ. Ей Богу! Былъ случай, — одному переносье перешибли. Только надо вамъ сказать, что Буркинъ этотъ занимался поставками въ казенныя мѣста, по подряду, значитъ, а Слаботѣловъ по аукціонамъ ходилъ и товаръ скупалъ. Ходили они прежде и оба по аукціонамъ, и оба подряды брали да бросили, и каждый взялся за свое дѣло, потому только убытокъ одинъ былъ: придутъ, бывало оба на аукціонъ или на торги и давай на зло другъ дружкѣ цѣны набивать. Ну, набьютъ несообразное, а послѣ и кряхтятъ: Враги были. По субботамъ даже въ одну баню не ходили. Разъ въ церкви къ одному образу свѣчки подошли ставить, такъ и тутъ чуть не разодрались.
— Кажинный день у нихъ — словно на кіатрѣ представленіе, — вставилъ до сихъ поръ молчаливый молодецъ.
— Ну, ты молчи! Знай свое мѣсто… кивнулъ на него хозяинъ и продолжалъ: — Только изволите видѣть, тутъ какъ-то въ прошломъ году, по зимѣ, Буркинъ и возьми подрядъ поставить во дворецъ пятьдесятъ дюжинъ бѣлыхъ оффиціантскихъ перчатокъ. А у самаго товару всего дюжинъ съ десятокъ, значитъ скупать нужно. Подходитъ срокъ ставить, — сунулся туда-сюда, и надо же, чтобъ такой грѣхъ случился — оффиціантскихъ перчатокъ нигдѣ нѣтъ. Весь Питеръ оббѣгалъ и нѣтъ. А надо вамъ сказать, что сосѣдъ Слаботѣловъ и врагъ евонный, за недѣлю передъ этимъ этихъ самыхъ перчатокъ сто дюжинъ на аукціонѣ купилъ. И близокъ локоть да не укусишь! Какъ къ врагу идти?.. Да и сдеретъ… Думалъ, думалъ Бурковъ, хотѣлъ уже платить большую неустойку, но, наконецъ, смирился и пошелъ съ Слаботѣлову. Тотъ его принялъ звѣремъ. Есть-то, есть у меня, говоритъ, эти перчатки, только тебѣ не годятся, — потому съ изъяномъ. Ничего, говоритъ, продай, какъ-нибудь, и съ изъяномъ спулимъ. Тотъ началъ ломаться: приходи, говоритъ, завтра, а я подумаю. Дѣлать нечего, показалъ ему Буркинъ въ карманѣ кулакъ, пришедши домой, чтобъ сердце сорвать, поколотилъ жену, переругалъ домашнихъ, а на утро, все-таки отправился къ Слаботѣлову. Тотъ встрѣчаетъ его съ улыбкой, бороду поглаживаетъ и говоритъ: ладно, если уже тебѣ и съ изъяномъ ничего, такъ бери. А Буркинъ ему въ отвѣтъ: знаемъ мы этотъ изъянъ-то! Толкуй тутъ!.. Не вѣритъ, значитъ, думаетъ, что тотъ на зло не хочетъ ему товару дать. Нy, а какъ цѣна? Слаботѣловъ сказалъ, и такую цѣну несообразную заломилъ, что у Буркина даже поджилки затряслись. Начали, однако, торговаться и покончили. Присылай, говоритъ, завтра молодцевъ за товаромъ и деньги на бочку. Башъ на башъ смѣняемся; ты товаръ въ полу, а я деньги, потому нѣтъ тебѣ отъ меня довѣрія. Сказано, сдѣлано. Буркинъ получилъ товаръ и сейчасъ его въ казенное мѣсто на пріемъ. Стали при пріемѣ разсматривать, глядь — сорокъ дюжинъ перчатокъ и всѣ съ лѣвой руки. Забраковали. А это значитъ, что Слаботѣловъ-то сорокъ дюжинъ съ правой у себя оставилъ, а съ лѣвой Буркину отдалъ. На зло, значитъ… Буркинъ, какъ тогда разъярившись, прибѣгаетъ съ нему въ лавку и ну, ругаться. Ругается, что ни-на-есть хуже, а Слаботѣловъ улыбается, бороду поглаживаетъ и говоритъ: дубина! вѣдь самъ покупалъ. Ну, не говорилъ-ли я тебѣ, что товаръ съ изъяномъ? Тотъ все ругается. А Слаботѣловъ ему: удержи языкъ твой отъ зла и сотвори благо. Дѣло поправимое. У меня такое-же количество перчатокъ и съ правой руки найдется, только цѣна будетъ двойная, потому, самъ учти, правая рука въ двое важнѣе лѣвой! Правой рукой ты и крестъ творишь, и щи хлѣбаешь, и деньгу берешь. Чуть Кондратій Иванычъ не хватилъ Буркина отъ этихъ словъ, однако, стерпѣлъ онъ, пересталъ ругаться и началъ торговаться. Слаботѣловъ, какъ былъ, какъ уперся на своей цѣнѣ, такъ и стоитъ, ни копѣйки не спускаетъ. Что-жъ вы думаете, вѣдь далъ-же Буркинъ что съ него требовали! Ей Богу! Потому ничего не подѣлаешь — подрядъ. А вы сами знаете, что казенный подрядъ значитъ. Вотъ съ тѣхъ-то поръ его и дразнятъ перчаткой, а онъ какъ звѣрь лютый бросается. Вѣдь нашимъ рыночникамъ только попадись на зубокъ, такъ бѣда! Проходу не дадутъ. Еще чайку стакашекъ не прикажете-ли?
