Маленькая и дряхлая церковка в этой очень маленькой и дряхлой английской деревушке стояла на нижнем уступе холма. Сама деревушка приютилась еще ярдов на двести ниже, как будто она постепенно сползла по склону и, отвернувшись от унылой церковки и еще более унылого склона, обратилась лицом к тучности и сытости плодородной долины. Но сама деревушка была бедная. Все, что еще оставалось от процветания в этом своеобразном уголке вымирающей сельскохозяйственной Англии, сосредоточилось в другой деревне, побольше, за три мили отсюда, где была даже своя железнодорожная станция.
Человек с вещевым мешком за спиной и трубкой в зубах толкнул кладбищенскую калитку. В это утро он уже больше трех часов прошагал по прямой проселочной дороге, пролегавшей между холмами; справа от него раскинулась широкая долина с городами и деревнями, лесами и клочками полей, едва приметно блестевшими в бледных лучах октябрьского солнца; слева – пологий склон, на котором лишь время от времени попадались одинокие фермы, окруженные облетевшими и дрожащими на осеннем ветру деревьями.
Никто не встретился ему в пути, так безлюдны эти голые склоны; даже на нашем перенаселенном острове порой не увидишь ни души, стоит только взять в сторону от конюшен и верениц объезжаемых лошадей. На многие мили вокруг – только небо, да голые скаты холмов, да облака, да чахлый кустарник, да разрушенные каменные изгороди, да кучки серых овец. До тысяча девятьсот четырнадцатого года здесь были десятки тысяч овец, теперь их осталось всего несколько стад.
Всякого, кто не осознал последствий «великого похода за цивилизацию», – а таких людей большинство, – удивило бы поведение Хенсона. Он то медленно брел по дороге, свесив голову на грудь, то вдруг устремлялся вперед с неистовой быстротой, как будто пытаясь убежать от самого себя; иногда он вдруг произносил вслух обрывки бессвязных фраз или с каким-то отчаянием заламывал руки. Раз или два он ненадолго присаживался на землю и смотрел, не отрываясь, на дорогу, где сквозь влажную траву проглядывали серые клочья земли. И все время курил, часто и торопливо затягиваясь.
У него было ничем не примечательное старообразное лицо, как у многих младших офицеров, прошедших через войну; оно оживлялось, когда Хенсон разговаривал, но как только он умолкал, приобретало какое-то застывшее выражение, в котором были усталость, печаль и скрытые страдания. Зрелище это теперь столь обычно, да и сам человек этот был так обычен, что вряд ли стоит его подробно описывать. Просто в войну чуть-чуть «расшатались нервы»; побольше физических упражнений – и все как рукой снимет. Так сказал врач. Но, как ни странно, несколько лет физических упражнений пока что принесли мало пользы. Не то чтоб он чувствовал себя по-настоящему больным – нет, просто он испытывал какое-то беспокойство, какую-то тревогу.
Хенсон пересек маленькое кладбище возле церкви и вышел через противоположную калитку. Он искал, где бы поесть, зная по опыту, что идеализм божьего храма в Англии обычно вполне уживается по соседству с пристойным материализмом трактира. На полпути от церкви к деревне он увидел небольшой продолговатый холмик с совсем еще новым памятником жертвам войны.
Памятник представлял собой нарочито грубо отесанный кельтский крест [1]из серого гранита с двумя полированными плитами у основания. На плите, обращенной к деревне, была четко высечена надпись:
Героям, павшим смертью храбрых за нашу империю
С другой стороны были имена:
Битсон Джеймс,
Джадд Уильям,
Додж Джон,
Нейлор Генри,
Темплтон Э. Дж. де Ф.,
Уикхэм Томас,
Уикхэм Уильям
Да, видно деревушка была совсем уж маленькая и бедная, в любой более или менее приличной деревне такой список был бы вдвое длиннее. Хенсон прочел обе надписи и, опираясь на палку, постоял некоторое время, глядя на памятник. Он даже не заметил, как потухла его трубка.
Трактир под вывеской «Круглый дуб» помещался в старой круглой хижине, крытой соломой. Хенсон толкнул дверь, стукнув щеколдой, и вошел в распивочный зал, где пол был выложен исцарапанным и обшарпанным красным кирпичом. Здесь стояло два шатких деревянных стола, полдюжины старых резных кресел и пара деревянных скамей. В камине тлели поленья. На стене висела круглая мишень, в которой под разными углами, словно стрелы в теле святого Себастьяна, торчали шесть дротиков. Было здесь также довольно много разнообразных предметов «искусства». Среди реклам местных сортов пива красовалась фигура знаменитого мистера Джонни Уокера (реклама утверждала, что этот сорт виски все еще крепко ударяет в голову, хотя довоенным любителям напитков он уже явно казался слабоватым), были тут и милые «Пузырики» [2], а рядом, во всем своем великолепии, Его Императорское Величество король Эдуард VII и королева Александра. Календарь скачек, расписание местных поездов, на каминной полке – деревянная модель судна, таинственным образом заключенная в бутылку, и, наконец, объявление: «Играть в азартные игры и употреблять бранные слова воспрещается» – дополняли этот деревенский микрокосм.
