Имя американской писательницы и деятельницы культуры Гертруды Стайн (1874–1946) известно даже тем, кто никогда не читал ее произведений. Это она окрестила молодых людей, вернувшихся с Первой мировой войны, потерянным поколением. Это она сказала, что художнику нужны не критики, а ценители. Сама же она стала одним из первых и крупнейших знатоков и коллекционеров новой европейской живописи, а ее парижский салон сыграл роль колыбели для многих из тех, кто впоследствии приобрел статус мэтров искусства XX века, — таких, как Пикассо, Матисс, Брак, Хемингуэй, Фицджеральд.
В этой атмосфере сложилась как писательница и сама Стайн.
Задачу своего письма она видела в том, чтобы разрушить автоматизм и поверхностность читательского восприятия, вернуть слову его глубину. Над этим, каждый по-своему, бились и другие ее современники — писатели и теоретики искусства: Джойс, футуристы, ОПОЯЗовцы, обэриуты и многие другие. Но Стайн была одной из самых радикальных, и неслучайно она приобрела славу родоначальницы модернизма.
Добиваясь более активной позиции читателя, Стайн выработала особую манеру письма, рассчитанную как бы на чтение вслух, а не глазами. Сама она называла свой стиль «автоматическим письмом», придавая этому термину шутливый смысл, так как нередко писала в своем автомобиле. Но смысл был отнюдь не только шутливый. «Еще во время учебы в колледже она создала теорию, что у человека есть неосознаваемая им вторая личность, которая проявляется в полубессознательном состоянии: так, она совмещала письмо с разговорами на совершенно посторонние темы… Она отказывалась учиться печатать, предпочитая писать от руки. Работала с бешеной скоростью, выдавая две страницы за пять минут… Исписанные страницы падали на пол, откуда их потом доставала машинистка»[1].
Хотя Гертруда Стайн настаивала на естественности своего подхода, стиль ее был тщательно продуман и сконструирован: он воспроизводит определенные особенности устной речи, и в первую очередь — повторы. Кому не встречалось ее знаменитое «роза это роза это роза это роза»? Трудно не вспомнить тут В.Б Шкловского: «Слово не живет одиноко, слово живет повторениями… Самая главная судьба слова в том, что оно живет во фразе. И живет повторениями»[2]. В манере Г. Стайн обращают на себя внимание и другие черты устной речи: сравнительно ограниченный лексикон, довольно простой и однотипный синтаксис. Однако самая заметная стилистическая черта Стайн — почти полное отсутствие пунктуации внутри предложения. Если запятая и попадается в ее тексте, она нередко стоит там не «по правилам», просто автору нужно выделить некую часть фразы, указать на паузу. Убежденность писательницы в ненужности, даже вреде знаков пунктуации проясняет следующий отрывок из «Автобиографии Алисы Токлас»: «Люди думают без знаков препинания. Да и общепринятый порядок слов и грамматические времена — не что иное, как удобный самообман. Сознание, предельно сосредоточенное на своей истинности, отчаянно ищет личных речевых средств…» И оттуда же: «Издатель Хавейс читал «Становление американцев» в рукописи и пришел в восхищение. Вот только очень просил добавить запятых. Гертруда Стайн сказала, что запятые ей без надобности, «текст должен быть внятен сам по себе и не нуждаться в том чтобы его поясняли с помощью запятых и вообще запятая это просто знак что нужно сделать остановку и перевести дыхание но человек он и сам должен знать где ему лучше остановиться и перевести дыхание».
Бо́льшую часть жизни Гертруда Стайн прожила во Франции, которую она описывает в целом ряде мемуароподобных и собственно мемуарных произведений, таких, как упомянутая уже «Автобиография Алисы Б. Токлас», «Автобиография каждого», «Войны, которые я видела». Сюда же следует отнести и книгу, которую вы сейчас открыли, — «Париж Франция» (разумеется, без запятой). В ней Стайн описывает жизнь на юге Франции в начале Второй мировой войны — еще в ту пору, когда писательница надеялась, что до общеевропейской войны дело не дойдет, — перемежая свой рассказ неожиданными обобщениями, описаниями различных происшествий и парадоксальными умозаключениями.
Т. Казавчинская