Если вы доедете на метро до Уайтчепл-роуд (Восточная станция) и, сев в один из желтых трамвайных вагонов, которые ходят оттуда по Коммершл-роуд мимо харчевни «Джорджа», где стоит (или стоял некогда) высокий флагшток, под которым сидит (или сидела некогда) пожилая торговка свиными ножками – полтора пенса штука, доберетесь до того места, где арка железнодорожного моста наискось пересекает путь; сойдете и свернете направо в узкий, шумный переулок, ведущий к реке, а затем снова направо, в еще более узкий переулок который легко узнать по трактиру на однрм углу явление вполне обычное) и лавке торговца подержанным морским товаром на другом, где необычайно жесткие и неудобные одежды гигантских размеров раскачиваются на ветру, напоминая привидения, – то доберетесь до запущенного кладбища, обнесенного оградой и окруженного со всех сторон унылыми, перенаселенными домами. Невесело выглядят эти старые домишки, хотя жизнь так и кипит у их вечно открытых дверей. Сами они и старая церковь среди них словно утомлены этим непрекращающимся шумом.
Быть может, простояв здесь столько лет, прислушиваясь к глубокому молчанию мертвых, они находят голоса живых назойливыми и бессмысленными.
Заглянув сюда сквозь ограду со стороны реки, вы увидите в тени закопченного крыльца столь же закопченной церкви (в том случае, если солнце сумеет пробиться сюда и отбросить вообще какую бы то ни было тень в этом царстве вечных сумерек. Необычайно высокий и узкий надгробный камень, некогда белый и прямой, а ныне расшатанный и покосившийся от времени. На камне высечен барельеф, в чем вы сами убедитесь, если подойдете к нему, воспользовавшись воротами на противоположной стороне кладбища. Барельеф, – насколько его еще возможно рассмотреть, ибо он сильно пострадал от времени и грязи, – изображает распростертого на земле человека, над которым склонился кто-то другой, а немного поодаль находится еще какой-то предмет с очертаниями столь неясными, что его можно с одинаковым успехом принять и за ангела и за столб.
Под барельефом высечены слова (ныне уже наполовину стершиеся), которые и послужили заглавием, для нашего рассказа.
Если вам случится воскресным утром бродить в тех местах, куда долетают звуки надтреснутого колокола, сзывающего немногочисленных старомодного вида прохожих, движимых силой привычки, на богослужение под эти покрытые плесенью своды, и разговориться со стариками, сидящими иногда в своих длинных сюртуках с медными пуговицами на низком камне у поломанной решетки, то они, возможно, расскажут вам эту повесть, как рассказали ее мне очень давно, так давно, что об этом и вспоминать не хочется.
Но на тот случай, если вы не пожелаете утруждать себя или если старикам, – хранившим в памяти эту историю, надоело болтать и их уже никогда больше не удастся вызвать на разговор, а вы все-таки захотите ее услышать, я решился записать ее для вас.
Но я не в состоянии передать эту историю так, как мне ее рассказали, ибо для меня это была лишь легенда, которую я услышал и запомнил, чтобы потом пересказать за деньги, в то время как для них это было нечто имевшее место в действительности и, подобно нитям, вплетенное в ткань их собственной жизни. Во время рассказа лица, которых я не мог видеть, проплывали среди толпы, оборачивались и смотрели на них, и голоса, которых я не мог слышать, говорили с ними сквозь шум улицы, так что в слабых, дребезжащих звуках их речи трепетно звучала та музыка жизни и смерти, и моя история по сравнению с их рассказом не больше, чем болтовня какой-нибудь кумушки по сравнению с повествованием человека, грудью испытавшего всю тяжесть битвы.
Джон Ингерфилд, хозяин салотопенного завода, Лавандовая верфь, Лаймхаус, происходит из скупого, практичного рода. Первый представитель этого рода, которого взор Истории, проникая сквозь густой туман минувших столетий, способен различить сколько-нибудь отчетливо, – длинноволосый, загорелый в морских странствиях человек, которого люди зовут по-разному, Инге или Унгер. Дикое Северное море пришлось ему пересечь, чтобы добраться сюда. История повествует о том, как вместе с небольшим отрядом свирепых воинов высадился он на пустынном берегу Нортумбрии; вот он стоит, вглядываясь в глубь страны, и все его достояние находится у него за спиной. Оно состоит из двуручной боевой секиры стоимостью что-нибудь около сорока стюк в деньгах того времени. Однако бережливый человек, наделенный деловыми способностями, даже из малого капитала сумеет извлечь большую прибыль. За срок, который людям, привыкшим к нашим современным темпам, покажется непостижимо коротким, боевая секира превратилась в обширные земельные угодья и тучные стада, продолжавшие затем размножаться с быстротой какая и не снилась нынешним скотоводам. Потомки Инге, по – видимому, унаследовали таланты своего предка, ибо дела их процветают, а достояние приумножается. Этот род сплошь состоит из людей, делающих деньги. Во все времена, из всего на свете, всеми средствами делают они деньги. Они сражаются ради денег, женятся ради денег, живут ради денег и готовы умереть ради денег.
