* * *
В последнее время дед начал сильно сдавать. Вот и сейчас он сидел в кресле обложенный подушками, ласково перебирал струны старенькой гитары и сосредоточенно прислушивался к своему неровному дыханию, словно опасаясь, что не сможет пропеть даже пары строк. Наконец он решился. Сухие пальцы быстро пробежали по струнам, и я, узнав мелодию, замер.
Первый цветок на ветру трепетал,
И почки лишь набухали,
А бедный Вильям в тоске умирал
От любви к Барбаре Аллен...
Неожиданно дед вздохнул и накрыл ладонью жалобно звякнувшие струны, а затем, подумав немного, отложил гитару в сторону, так и не допев песню.
– Голоса-то у меня совсем не стало. Не голос, а телега скрипучая, – посетовал он, откидываясь на подушки и шаря в карманах протертого до дыр старого жилета в поисках изогнутой трубки и табака. – Хорошая баллада. Она напоминает мне о моем брате Джоэле. Он так любил ее! И пел всегда гораздо лучше, чем я. – Дед надолго замолчал, и взгляд его затуманился, как всегда, когда он думал о давно погибшем брате. Потом он раскурил трубку и продолжил: – А еще она напоминает мне о Рэчел. Рэчел Ормонд, безумно влюбленной в Джоэла... Ты слышал, – дед посмотрел на меня выцветшими от времени глазами, – она при смерти. Джим, ее племянник, сказал мне об этом. – Он снова вздохнул. – Впрочем, она уже старая дама. Очень старая. Старше меня. Ты ведь никогда не встречался с ней, не так ли?
Я покачал головой.
– В молодости Рэчел была замечательной красавицей, – продолжал дед, – и Джоэл страстно любил ее. Я ведь тебе рассказывал, у Джоэла был прекрасный голос, он потрясающе играл на гитаре и чудесно пел. Особенно он любил петь, когда куда-нибудь ехал. Он как раз распевал “Барбару Аллен”, когда повстречал Рэчел Ормонд.
А она так заслушалась, что даже вышла из зарослей лавра на дорогу, чтобы посмотреть на певца.
Было раннее утро, и солнце еще не целиком показалось из-за горизонта. Рассвет в горах – самое необыкновенное зрелище на свете. Даже простая утренняя роса и та кажется бриллиантовой россыпью... Так вот. Девушка стояла возле кустов, а из-за ее спины поднималось солнце. Представляешь? Рэчел будто освещало божественное пламя. Джоэл как увидел ее, прямо остолбенел. Он потом говорил мне, что принял ее за ангела. И потерял голову. Раз и навсегда. – Дед внимательно посмотрел на меня. – Ты никогда не видел весеннего утра в горах Камберленда?
– Я никогда не бывал в Теннесси, – пожал я плечами.
– Да, тебе этого не понять, – презрительно фыркнул он. – Ты вообще не видел ничего, кроме бесконечных песков да голых скал. Что ты можешь знать о горных склонах, покрытых зарослями березы и лавра, о прозрачных хрустальных ручьях, вьющихся в прохладной тени и звенящих по камням? О горных лесах с раскинувшимся над ними голубым небом?
– Ничего, – покорно ответил я.
Однако не успел я проговорить это слово, как ясно и отчетливо представил все, о чем он говорил. Настолько живо, будто родился в тех местах и воспоминания о них навсегда остались в моей душе. Я буквально ощутил запах цветущего кизила и блаженную прохладу пышных лесов, услышал, как звенят по камням невидимые ручьи.
– Где уж тебе знать. – Он с жалостью посмотрел на меня. – Не твоя вина... Джоэл всей душой любил родные края. Он вообще не покидал тех мест, пока не началась война. Проклятая война. Она все перевернула вверх дном. После нее все изменилось. Я отправился на запад, как и многие другие из Теннесси. В Техасе мне жилось неплохо. Лучше, чем дома, и я ни за что не вернулся бы назад. Но теперь, на старости лет, мне часто снятся дом, горы, леса.
Остекленевшими глазами он уставился вдаль, видя что-то известное лишь ему, блуждая по закоулкам своей памяти, как часто это происходит с глубокими стариками.
– Четыре года под началом Бедфорда Форреста... – наконец заговорил он. – Это счастье – служить под его командованием. Старина Бедфорд был прирожденным кавалеристом. Он мог без устали скакать целый день, неделями не есть, и спать на снегу. А видел бы ты его в бою! “По коням!” – и мы стремглав несемся на врага... Форрест никогда не прятался за наши спины, а дрался за троих. Его саблю не каждый солдат и поднять-то мог. А уж острая была... Никогда не забуду ту глупую схватку, когда погиб Джоэл. Мы неожиданно выскочили из ущелья между двумя невысокими горами и наткнулись на караван фургонов янки. Его охранял отряд кавалерии. Мы ударили, словно молния, и разнесли врага в клочья... Как сейчас вижу Форреста. Разгоряченный битвой, он привстал в стременах, размахивает своей огромной саблей и вопит: “Вперед! Гей, парни, гей!”. И мы завыли, как дикари, и ринулись вперед, и никого из нас не волновало, уцелеет он или погибнет, покуда с нами наш командир... Мы долго преследовали тех, кто пытался бежать, по всей долине. Когда бой закончился, Форрест остановил коня возле своих офицеров и сказал: “Господа, похоже, мне перебили выстрелом одно из стремян!” А оказалось, что его левая нога каким-то чудом выскочила из стремени, а стремя подбросило на скаку, и оно легло поперек седла. Сам Форрест, увлеченный дракой, и не заметил этого... Я был тогда совсем недалеко от него. Мой конь пал. Ему прострелили голову, и я стаскивал с него седло. Вот тут-то и подошел мой брат Джоэл, улыбающийся, освещенный сзади утренним солнцем. Но он, видно, ошалел от боя. У него было такое странное лицо...
