– Агнес! Рыжее отродье дьявола, где ты? – это был крик отца – по-другому он ко мне и не обращался.
Я откинула с лица мокрые от пота волосы и взвалила на плечо связку хвороста. Отдыхать мне случалось редко.
Отец раздвинул кусты и вышел на поляну – высокий, худой, злой. Лицо его было темным от загара, приобретенного во время многочисленных военных кампаний, и покрыто шрамами, полученными на службе у алчных герцогов. Увидев меня, он нахмурился – пожалуй, если б на его лице появилось другое выражение, я бы его и не узнала.
– Где ты прохлаждаешься? – заревел он.
– Ты же сам послал меня в лес за хворостом, – ответила я угрюмо.
– Разве я послал тебя на целый день? – рявкнул он, пытаясь отвесить мне подзатыльник, от которого я увернулась с ловкостью, приобретенной большим опытом. – Ты что, забыла, что сегодня твоя свадьба?
При этих словах пальцы мои бессильно разжались, и бечевка выскользнула из рук, вся связка хвороста рассыпалась по земле. Мне показалось, что даже солнце как-то потускнело, а птицы запели печальнее.
– Я забыла, – прошептала я пересохшими внезапно губами.
– Давай, собирай свои ветки и ступай домой, – сердито произнес отец. – Солнце уже садится. Неблагодарная дрянь, проклятая негодница, твой отец должен тащить свои старые кости через весь лес, чтобы привести тебя к мужу.
– К мужу! – пробормотала я. – Это к Франкусу?! Черт побери!
– Ах ты дрянь, ты смеешь поминать черта? – заревел отец. – Проучить тебя снова? Ты смеешь пренебрегать человеком, которого я для тебя выбрал? Франкус – самый прекрасный юноша во всей Нормандии!
– Он жирная свинья, – прошептала я. – Чавкающая, вечно жующая, тупорылая свинья!
– Замолчи! – вскрикнул отец. – Он будет мне поддержкой в старости. Я больше не могу ходить за плугом. Старые раны дают себя знать. Муж твоей сестры Изабель – собака, он мне не помощник. А Франкус не такой. Он тебя укротит. Он тебе потакать не будет, как я. Он-то уж тебя пообломает, моя красавица.
Услышав это, я почувствовала, что кровь в моих жилах закипела, и кровавая пелена заволокла взор. Так всегда случалось при разговорах о том, что меня пора усмирить. Я швырнула на землю ветки, которые до этого машинально собирала и увязывала, и вся моя ярость вылилась в крик:
– Пусть он сгниет в аду, и ты вместе с ним! Я не выйду за него замуж. Бей меня, хоть убей! Используй, как хочешь, но я никогда не лягу с Франкусом в одну постель!
Глаза отца загорелись таким гневом, что я бы дрогнула, если в не охватившее меня бешенство. В его взгляде отражалось пламя ярости, насилия, то, что жило в отце, когда он грабил, убивал и насиловал, будучи воином Вольного Отряда. Он бросился на меня и попытался ударить кулаком в голову. Я увернулась, он ударил левой, но снова мимо. Так он колотил воздух, пока со звериным криком не поймал меня за волосы и не намотал их на руку, дернув назад мою голову и чуть не сломав шею. Затем он ударил меня правым кулаком в подбородок, и свет померк перед моими глазами.
Должно быть, я пробыла сколько-то времени без сознания – достаточно долго, чтобы он успел перетащить меня из леса в деревню. Не в первый раз я приходила в себя после побоев, но сейчас меня тошнило, голова кружилась, и все тело болело от ссадин и синяков, полученных пока отец волок меня по земле. Я лежала в нашей жалкой лачуге. Когда я с трудом приподнялась и села, то обнаружила, что вместо простого шерстяного платья на мне свадебный наряд. Клянусь святым Дионисием, почувствовать его на себе было отвратительнее скользкого прикосновения змеи, меня охватила дрожь, я хотела сорвать его с себя, но снова подступили тошнота и головокружение, и я со стоном повалилась на пол. И опять на меня навалилась тьма, еще чернее, чем прежний обморок, и я увидела себя в ловушке, из которой нет выхода. Сила вытекала из меня; я бы расплакалась, если в могла. Но я никогда не умела плакать, и теперь была слишком слаба, чтобы проклинать отца. Я просто лежала, тупо уставившись на изгрызенные крысами бревна нашей лачуги.
Затем я почувствовала, что кто-то вошел в комнату. Откуда-то издалека послышались разговоры и смех, словно где-то собиралась толпа. Это Изабель пришла ко мне, неся в руках своего младшего ребенка. Изабель смотрела на меня сверху вниз. Я подумала о том, как она ссутулилась, как искривились от тяжкой работы ее пальцы и что лицо ее покрылось морщинами от постоянной усталости и боли. Праздничная одежда подчеркивала все то, чего я раньше не замечала, видя ее в обычном крестьянском платье.
– Все готово к свадьбе, Агнес, – произнесла она робким, как всегда, голосом.
Я молчала. Она усадила ребенка на пол и встала на колени рядом со мной, глядя мне в лицо со странной печалью.
– Ты молода, сильна и свежа, Агнес, – сказала она так, словно говорила больше сама с собой, чем со мной. – Почти прекрасна в этом свадебном наряде. Разве ты не счастлива?
Я устало закрыла глаза.
– Ты должна смеяться и веселиться, – вздохнула она; вздох походил больше на стон. – Это бывает только раз в жизни девушки. Ты не любишь Франкуса. Но и я не люблю Гийома. Жизнь женщины трудна. Твое стройное гибкое тело согнется и усохнет, как мое, от вынашивания детей, пальцы скрючатся, а сознание исказится и затуманится от непосильного труда, усталости и вечно стоящего перед глазами лица, которое ты ненавидишь...
