Андрей Дмитрук
Орудие
Резкий утренний холод, особенно чувствительный после нагретого уютного салона, заставил Нину поднять воротник меховой куртки. Масса холодного воздуха кружилась в кольце голых пиков, несла клочковатые хмурые тучи. Несколько грязных лам дергали губами жесткие пыльные кусты у дороги. Их пасла маленькая девочка, одетая в юбку до земли, клетчатую ковбойку, красную выцветшую накидку и черную мужскую шляпу-котелок. Лицо у девочки было старообразное, обветренное, на верхней губе - лихорадка, очевидно, прижженная головней. Забыв о ламах, она во все глаза разглядывала светловолосую Нину в лохматой куртке и кожаных брюках, ее серый лакированный автомобиль. Очевидно, подобные гости нечасто являлись на пустынное плоскогорье, где жались к берегам бурной реки несколько индейских деревушек, а полоски низкорослой кукурузы обрывались у железобетонной ограды Орудия. Нина улыбнулась и помахала девочке. Но та, нелепо вскинув руку, - будто начала махать в ответ и раздумала,- отвернулась и убежала к своим ламам. Не оставалось ничего другого, как нажать кнопку на бронированных воротах, вложить перфокарту пропуска в приемную щель и ждать, пока расступятся массивные створы. Нина опять села за руль, въехала, и ворота громыхнули, смыкаясь за ее спиной. Здесь росли деревья, целый лес цепких, корявых деревьев с серебристой изнанкой листа, - деревьев, мигавших на ветру тысячами белых огоньков. Лес окружал кубическое двухэтажное здание центрального поста и башни подъемников инвентарных шахт: жерло самого Орудия было скрыто. Нина вышла возле дома, по привычке заперла дверцу, усмехнулась, но отпирать уже не стала. Навстречу ей вышел крупный шестидесятилетний мужчина, с лицом властным, открытым и добрым, с гладкой кожей, ярко-розовой на носу и щеках, как после ожога, с веерами глубоких морщин у глаз и седеющими острыми усами. Был на нем белый шерстяной комбинезон с эмблемой МАКС - Нина подумала, что комбинезон надет только ради ее приезда. Ей почему-то представилось, что начальник Орудия любит одеваться в темное, добротно и чуть старомодно, как подобает человеку с лицом гранда времен Веласкеса. К руке Нины он приложился умело и с достоинством, согласно внешности. - Хуан Гарсиа Санчас де Уртадо-и-Каррера, к услугам сеньоры инспектора. - Нечаева Нина Павловна, лучше всего просто Нина. К тому же я пока что сеньорита, дорогой сеньор Каррера! Он пропустил Нину и повел через холл к лестнице на второй этаж, рассказывая по дороге, что в его стране тоже есть имя Нина, или Нинья, и оно многим нравится, В несколько захламленном холле теснился десяток кресел, на бильярде лежали рулоны кальки. Под лестницей находился аквариум: в нем заметались напуганные шагами рыбы-месяцы. Пахло мастикой для паркета, озоном и горелой резиной; дом почему-то не представлялся жилым, он был похож на учреждение, покинутое сотрудниками во время обеденного перерыва. Пульт управления на втором этаже вполне соответствовал духу "казенного дома", - впрочем, ни один пульт в мире не имеет своего лица, все они близнецы и воплощают только порядок и механическую чистоту. Если бы не стесненное дыхание и клокотанье в груди, Нина преспокойно могла бы вообразить эту бело-голубую пластмассовую комнату не на высоченном южноамериканском плоскогорье, а в Москве, в родном здании Совета МАКС. Ей показалось странным, что люди, на долгие годы поселившиеся возле Орудия, не стремятся сделать свое жилище уютным. Неспешно повернув круглый кожаный стул, поднялся от главной панели и отвесил поклон оператор Орудия, первый и единственный помощник Карреры, передававший волю своего начальника всем хитросплетениям машинного мозга. Как антропологический тип, оператор представлял полную противоположность своему шефу: приземистый, ширококостный, почти лишенный шеи, зато с огромными кистями рук. На бульдожьем ноздреватом лице сидели, как изюминки в буханке, яркие черные глаза. Пожимая влажную ручищу, Нина испытала непривычное чувство брезгливой завороженности. В упорном цепком взгляде оператора, странно противоречившем приветливой улыбке губ, в ленивых мощных движениях этого старого, одышливого человека чудилась некая особая сила, манящая и бессознательно-жестокая, избыток первозданной биологической энергии. Глядя на его изящно сплетенные туфли, Нина почему-то вообразила ступни старика, широкие и тяжелые, с кривыми растоптанными пальцами. Каррера представил оператора - Игнасио Ласе. Странный был у Карреро Санчо Панса. Игнасио спросил у Нины, явно соревнуясь в галантности с патроном: предпочитает ли сеньорита принять с дороги ванну и позавтракать или ограниченность времени заставляет уважаемого инспектора сразу перейти к делу? Нина не смогла ответить быстро. Ока робела все сильнее, поскольку чувствовала, что перед ней непростые люди, - непоколебимо сформированные, всезнающие, а главное - бог знает, с каким прошлым за плечами... Ласе и Каррера не допускали в своем обращении к инспектору ни "отеческого" благодушия, ни нарочитой почтительности, которая только подчеркнула бы ироничность отношения; галантность и предупредительность предназначались Нине в равной степени как ответственному работнику и как даме. Именно так должны были вести себя мудрые, многоопытные мужчины с молоденькой проверяющей из МАКС. Робость Нины была истолкована, как деликатность и нежелание затруднять хозяев. Поэтому Каррера отправился на кухню, а его жутковатый помощник пошел открывать краны в маленькой, сверкающе-чистой ванной... Вода принесла легкость и успокоение. Даже хозяева казались теперь Нине не такими уж сложными и таинственными. Выпив две-три рюмки сухого вина, темно-красного и терпкого, с запахом осени, она совсем повеселела и окунулась в застольный разговор. Еду подавала низенькая косолапая индианка монгольской внешности, в уродливом платье с блестками, с алыми лентами в иссиня-черных косах, - очевидно, принарядилась в честь инспектора. Подавая, приседала и тщательно улыбалась Нине, демонстрируя изъеденные зубы. Каррера сообщал, что "томатль", то есть помидоры, выращены в оранжерее при теплообменниках Орудия, что брынза из молока ламы куда жирнее такой же из коровьего молока и мед горных пчел вылечит любую хворь. Обсосав кончик уса, цитировал по-латыни строки Вергилия, воспевающие жизнь и труд земледельца, и клялся, что не знает ничего лучшего, чем простая сельская жизнь (вздох) и ничего более вкусного, чем простая крестьянская пища. - Увы, жизнь возбуждает в человеке иные, суетные, мнимые интересы, печально проповедовал Каррера, - и они до такой степени входят в плоть и кровь, что на склоне лет кажутся главными, единственными... Это не привычка, нет - кажется, словно в тебе родилось и живет другое "я", автономное, как персонаж твоего сна или, вернее, как некий божок, требующий жертв. И этот божок, это фальшивое, тщеславное "я" правит самовластно, и только изредка позволяешь себе чувствовать, что иная жизнь принесла бы больше счастья... больше душевной гармонии! - Как это вы хорошо сказали: позволяешь себе чувствовать! - восхитилась Нина. - Значит, вам и сеньору Лассу все-таки тяжело жить отшельниками? Складчатые слоновьи веки оператора дрогнули, он поднял рассеянно-удивленный взгляд, а Каррера ответил с тонкой невеселой улыбкой: - О, нет. Как Одиссею, боги отпустили нам столько переживаний и впечатлений, что хватило бы на десять обычных жизней... - Да, - мечтательно сказал Ласе. - Если нам с доном Хуаном чего-нибудь не хватало, так это покоя и возможности хорошенько поговорить. Мы получили все это, и не уйдем отсюда до конца жизни... - Много же у вас тем для разговора, - улыбнулась Нина. - Много, - серьезно сказал Каррера, и Нина пожалела о своей шутке. Казалось, - вот-вот приоткроется какая-то завеса. К девушке возвращалось давешнее "детективное" настроение, и хозяева делали все, чтобы его усугубить... - А может, вы нас выгоните отсюда после сегодняшней проверки, и мы не успеем наговориться, -добродушно подтрунил оператор. - Что вы, я ведь ничего не решаю, я только собираю данные... И вообще, Ассоциация считает ваш расчет лучшим в мире! - Ну, спасибо, - хрюкнул Ласе и принялся за кукурузные лепешки, тщательно макая их в масло и посыпая солью. Он ел много и жадно, в то время как опечаленный чем-то Каррера только пощипывал салат. Индианка, убрав со стола, вернулась и глубоко присела перед сеньорами, после чего Каррера отпустил ее взмахом руки. Хозяева встали, готовые к услугам. Нина все острее чувствовала себя участницей старого авантюрного романа. Но действительность оказалась далекой от авантюр. До самой ночи осматривали безлюдные комплексы, обслуживавшие Орудие; спускались к зарядной части ствола, шахтой пробуровившего плоскогорье почти до самой подошвы. Последние десять лет Международная Ассоциация Космического Строительства (МАКС) осваивала безракетный способ транспортировки больших нехрупких грузов. Снаряд с электрически заряженной оболочкой разгонялся в электромагнитном поле до первой или второй космической скорости: ствол орудия представлял собой соленоид. Постройка электромагнитных пушек была дороговата, но они быстро окупали себя. Орудие, которое посетила Нина, обслуживало сборщиков самой крупной в мире орбитальной станции. Гигантский спутник, выраставший в четырехстах километрах от Земли, должен был разместить на борту обсерваторию и телефонный узел для абонентов целого полушария. Не реже раза в сутки, когда остов станции повисал над пустынными горами, Орудие выбрасывало ледяной цилиндр, в сердцевине которого находилась капсула с грузом. Толстая ледяная шуба не давала капсуле сгореть в атмосфере: несмотря на то, что жерло Орудия выходило на высоте трех с лишним километров, гигантская начальная скорость снаряда могла испарить его и в разреженном воздухе... Плоскогорье было увенчано выходом Орудия. Круглая шахта, огороженная мощными брусьями с натянутой стальной сетью, украшенная зловещими плакатами - на черном фоне кровавые буквы и белый череп. Деревья не смели склониться над бездонной чернотой ствола,- холод, создававший ледяные саркофаги капсул, постоянно вытекал из Орудия, убивая ветви, постепенно расширяя вокруг ограды кольцо сухостоя. Кутаясь в лохматую куртку, Нина выходила из кабины лифта в голые бетонные коридоры разных уровней, где перспектива была стерта слепящим светом. На нижнем горизонте гулко вздыхали детандеры, словно чудища, заблудившиеся в зарослях обледенелых труб. Бронированные кабели змеями вползали под глухие стальные двери отсеков контроля и управления; и, взбудораженные ими, в отсеках поднимали писк и стрекот миллиарды электронных муравьев. Чрево Орудия было вспорото и галантно вывернуто перед серьоритой-инспектором - в беспощадном свете прожекторов и ледяной полутьме, на просторном полу машинных залов и в тесных коленах коридоров, на эскалаторах и в лифтах ни на шаг не отходили от Нины два седеющих сеньора, каждый старше ее отца. Докладывали, объясняли, растолковывали, предостерегали. "Тут скользко", - нежно говорил Каррера и подавал холодную сухую руку с длинными пальцами. "Тут ступеньки", - бурчал Ласе и подставлял свою короткопалую ручищу. После осмотра стояков водоснабжения их вынесла на землю клеть инвентарной шахты, и Нина с облегчением смотрела, как тяжело и медленно катятся по кольцевым рельсам массивные колеса параболической антенны. ...Когда кофе, артистически сваренный Лассом, был почти допит, и с сигар обоих сеньоров упали хрупкие сосульки пепла, орбитальная станция в ночном небе достигла долготы горной цепи. Могучий мелодичный звон ворвался в столовую. Орудие позвало своих хозяев, они пришли к главному пульту и коснулись его точными движениями, достойными пианистов-виртуозов, играющих в четыре руки. Плоскогорье вздрогнуло, как зверь, укушенный во сне, Нина от неожиданности схватилась за шкаф магнитной памяти. Огненный след метеора тронул румянцем бледные снега вершин, сверкнули нити водопадов, простучали по деревьям горячие капли растаявшей ледяной брони, и разом загалдели проснувшиеся птицы. Но птиц больше никто не потревожил, они устроились поуютнее и снова уснули. В отличие от них Нина не сразу успокоилась, потому что во время выстрела дон Хуан прижал ладони к бедрам и несколько секунд стоял неестественно прямо, а сеньор Ласе посматривал на него из тени пульта с нескрываемой иронией. Потом Каррера вернулся в столовую и прикурил погасшую сигару, Ласе, прихватив джезву, скрылся на кухне, поскольку заваривал кофе только собственноручно... Нина, сидя перед старшим из хозяев, восхищалась Орудием среди холодных диких гор, - символом культуры куда более могущественной, чем сказочная индейская цивилизация, процветавшая здесь давным-давно, стертая завоевателями и похороненная под тощими деревенскими полями. - Интересно, что индейцы говорят об Орудии? - спросила Нина. - Ничего. Их мало интересует назначение наших строек и машин. Но индейцы радуются, что строительство Орудия принесло им заработок. Так сказать, сугубо практическое отношение к прогрессу... Горела тусклая настольная лампа о четырех рожках, имитировавшая канделябр. На внушительном носу дона Хуана рельефно выделялись поры, он философствовал, время от времени пуская дым через выпяченную нижнюю губу и внимательно следя за ним. Очевидно, Каррере давно хотелось выговориться. - Да, прогресс, прогресс, - понятие загадочное и банальное. Пожалуй, самое отрадное в прогрессе то, что он не зависит ни от чьей личной воли. Любые попытки воспрепятствовать естественному, наиболее вероятному статистически ходу событий заранее обречены на провал,- нравится нам это, или нет. Сторонники многодетной семьи могли сколько угодно поощрять людей на обзаведение детьми, - но население благоустроенных стран все-таки уменьшается, вернее - стабилизировалось только за счет возросшего срока жизни... И так во всем. Тот, чья личная воля совпадает с необходимостью, счастлив - он творит прогресс сознательно. В противном случае вы испытываете болезненное крушение всех планов... и все равно будете служить прогрессу, из соображений выгоды или под страхом наказания. Увы! Грабитель, насильник, мошенник своим трудом в тюремных мастерских укрепляет то самое общество, которое он пытался подорвать, следуя личной воле. Таким образом, моя милая, любой наш враг рано или поздно станет полезным... или погибнет под колесами прогресса! - Мне трудно сообразить сразу, - волнуясь, ответила Нина. Ей казалось, что разговор этот с каким-то подвохом. - Я никогда не видела... врага, но мне кажется, что настоящий враг не может стать полезным. Ни при каких обстоятельствах. Я родилась в России через сорок лет после войны, но то, что я читала и видела в кино... о них... не позволило бы мне простить... таких людей... и сотрудничать с ними! - Все-таки испанский язык, даже отлично изученный, был чужим. От волнения она совсем запуталась, смешалась и умолкла, по-девичьи глядя в пол. - Хм, вы не очень-то логичны: враг не может стать полезным, или вы не станете с ним сотрудничать, - посмеивался Каррера, внимательно следя за дымом. Учуяв состояние Нины, спохватился: - Ну, ну, я шучу, все правильно. Я вас понимаю. Да, не прощают преступников, садистов, бешеных животных. Да, такие не могут стать полезными, даже если они ушли от возмездия, поскольку своим существованием отравляют нравственный климат,- а этот факт важнее любой материальной выгоды. А что касается честных идейных противников, тем более искреннее желающих работать... скажем, отличных специалистов в своей отрасли... кажется, даже ваша революция не отвергала их услуги? - Вы прекрасно знаете историю, дон Хуан... - Это не так, но благодарю. В общем... знаете ли, хватит крови. Земля больше не сможет ее впитывать. Слава богу, недавно мы похоронили свои бомбы, и сняли броню с танков, и демонтировали боевые лазеры. Давайте же расстанемся с привычкой пускать все это в ход. Похороним желание продолжать все эти тысячелетние вендетты. Никуда не денешься: нам работать всем вместе, шести миллиардам человек, - сознательно или вынужденно для единой цели! Каким бы ни было наше прошлое... Явился Ласе, держа на отлете дымящуюся джезву, и Каррера сразу умолк. В молчании пригубили кофе. Нина отказалась допить чашку, сославшись на боязнь бессонницы. Тогда встал сразу помрачневший Игнасио и, ни на кого не глядя, заявил: - Ваша правда. С разрешения сеньориты, я первым пойду спать. Следующий выстрел меньше, чем через шесть часов, и подготовка к нему сложная, - мы посылаем увеличенный заряд, пакет труб большого диаметра... Нина вскочила. Раскрасневшийся Ласе поклонился, тяжело дыша, и ушел в боковую дверь. Она беспомощно обернулась и посмотрела в смеющиеся глаза Карреры. - Нет, мы его ничем не обидели, - предупреждая вопрос, заговорил дон Хуан. - Просто он - бобыль, одинокий, угрюмый человек. Со странностями. Лет через тридцать вы поймете его лучше. - И спросил, сразу сменив тон: Желаете побыть здесь или прикажете проводить вас в спальню? - Мне, право, неудобно... - начала Нина традиционную фразу, но старый гранд уже стоял рядом, чуть склонясь и отставив локоть. Пришлось взять его под руку. В импровизированную спальню, устроенную к приезду Нины в библиотеке, Каррера не вошел. Только приложился к руке и сказал уходя: - Если что-нибудь понадобится, здесь звонок: Панчита привыкла вставать по ночам. Надеюсь, что вы немного почитаете и уснете спокойным сном. Не зная почему, Нина решила, что спальни Карреры и Ласса должны быть похожими на эту комнату: такая же в них казенная, нежилая чистота, армейский порядок, аккуратно заправленные складные кровати. Только по стенам, разумеется, не идут до потолка стеллажи с книгами, где снизу доверху укреплены в алфавитном порядке картонки с буквами, а под каждым корешком наклеен номер. Очевидно, хозяевам Орудия не до уюта, - но почему? По причине большой занятости или из каких-то непонятных Нине соображений? Сеньоры позаботились о торшере на длинном проводе - все-таки для инспектора пытались создать домашнюю обстановку. Оставалось только выбрать книгу. Это было нелегким делом, поскольку библиотека оказалась сугубо технической, а Нина в этот день буквально "объелась" сложнейшей техникой. К счастью, под номером С-972 обнаружился прекрасно изданный альбом для туристов, с рекламной глянцевой обложкой: огромные канделябровые молочаи на ультрамариновом фоне озера Солнца. Нина собралась сразу открыть отдел фотоиллюстраций, но невольно пробежала глазами трехъязычное предисловие, где кратко излагалась история республики. И сразу же, поскольку взгляд человека, привычного к чтению, обладает высокой избирательностью, - сразу мигнуло ей из длинных колонок знакомое имя. Это имя было - Каррера. Но без всякой связи с Орудием: когда альбом издавался, оно еще не было построено. Глава военного переворота, случившегося тридцать лет назад, руководитель армейского общества "Национальный Феникс", первый президент революционного правительства, генерал артиллерии Хуан Гарсиа Санчес де Уртадо-и-Каррера. Народный герой республики, изгнавший иностранных монополистов и укрепивший демократию... Теперь Нина уверенно взяла в руки каталог библиотеки, лежавший в отдельном ящике, - и быстро нашла то, что хотела, "История национальной революции". Статьи участников и очевидцев. Факсимиле документов с затейливой подписью Карреры (той самой, что стояла подзапросами и отчетами, приходившими в МАКС). Фотографии: черноусый генерал Каррера в каске, с биноклем в руках на башне танка - он руководит боем с сепаратистами. Генерал Каррера, сияющий улыбкой, орденами и аксельбантами, провозглашает с трибуны демократическую программу "Феникса". Он же - председатель революционного трибунала - выносит приговор группе офицеров-сепаратистов, развязавших гражданскую войну. К десяти годам каторжных работ приговорены: бывший шеф армейской контрразведки, полковник Альваро Вильяэрмоса; бывший начальник политической полиции, опаснейший враг реформ и демократии, полковник... Полковник Игнасио Ласе. Она погасила свет и долго лежала вверх лицом, глядя в темноту. Она улыбнулась, поймав себя на том, что испытывает материнскую жалость к двум старым сеньорам, одиноко живущим в горах и, судя по всему, до сих не сумевшим даже расслабиться, открыться друг перед другом... Мир вам, старый генерал артиллерии, дон Кихот, доживающий медленные годы рядом с Орудием, в миллионы раз превосходящим силой самую большую из его прежних пушек, и мрачный старик, некогда отправлявший людей на каторгу, затем побывавший в их шкуре, вернувшийся, чтобы вечно жить и работать рядом со своим судьей!.. Мир и покой вашим душам. Через несколько часов земля вздрогнула, задребезжал торшер и опрокинулся на столе стакан с карандашами. Нина проснулась только на мгновение" сон ее был спокоен и глубок, и дыхание уже приспособилось к разреженной атмосфере. Утром она встала бодрой, без всякого желания поваляться в постели, и нашла на стуле у изголовья длинный стеганый халат. Пошла в ванную, опасаясь встречи с хозяевами: она не знала, как посмотрит им теперь в глаза, что скажет. А лгать было трудно... Панчита подметала коридор. Ее косы с красными лентами были заплетены еще кокетливее, чем накануне. Глубоко присев перед Ниной, она доложила, что сеньор Каррера передает сеньорите свои извинения: он был вынужден уехать в Сьерра-Бланка. А сеньор Ласе ушел в деревню за свежим сыром и яйцами, приказав Панчи-те подать кофе высокочтимой гостье. У Нины полегчало на душе. Она быстренько умылась, выпила чашку кофе с печеньем - напиток оказался похуже, чем приготовленный Лассом, - и попросила Панчиту передать сеньорам, что неотложные дела заставляют ее немедленно покинуть их гостеприимный дом. Когда она уже шла по аллее между деревьями, мигающими на ветру тысячами белых огоньков, вдруг подумала о некоторой нарочитости ситуации. Действительно ли нужно было Каррере уезжать в город? Только ли сам Ласе мог покупать в деревне сыр и яйца? Неужели с этим не справилась бы Панчита? Наконец - и эта мысль была самой поразительной, - не с умыслом ли посоветовал вчера Каррера почитать перед сном?.. Искать ответы было некогда, да и невозможно. Нина вывела машину из ворот - и сразу увидела Игнасио. Большой и темный, как горилла, он тащил объемистую кожаную сумку, левой рукой ведя за ручонку ту самую индейскую девочку, что пасла вчера лам. И ламы были на месте - длинными губами теребили сухую, замученную ветрами зелень. Девочка несла бутыль молока, доверительно шепча что-то Лассу, и он внимал с подчеркнутой серьезностью, как слушают обычно маленьких детей, не желая их обидеть. Увидев серую рычащую машину Нины, девочка отпрянула, а Ласе чуть не выронил сумку и как-то жалобно протянул руку вперед. Она остановилась, открыла дверцу. - Как жаль, - хрипло дыша, воскликнул подбежавший Игнасио. - Как жаль, что вы уже... - Я не виновата, дорогой сеньор. Я на службе! Даже очаровательная улыбка Нины не смогла смягчить казенный жесткости этих слов, и она взяла Игнасио за руку. - Дон Хуан... ах, боже мой... я-то хоть прощусь с вами, а он... Понимаете, мы строим новый пакгауз для грузов МАКС... старый не обеспечивает бесперебойной подачи автоматических поездов... Хоть сыру с собой возьмите! А? Ведь это же... - Я знаю, - сказала Нина. - Куда жирнее и калорийнее коровьего. Так? Он послушно кивнул. Подкравшаяся девочка опять уцепилась за палец полковника, но все же пряталась за его широкими брюками. - Я вернусь к вам. Обещаю! - сказала Нина и тряхнула руку Ласса. Потом закрыла дверцу и сняла тормоз. Так и остались в ее памяти - горная дорога, чахлый кустарник, неуклюже машущий Ласе, девочка и три ламы. И растерянные черные глаза полковника, в искреннем порыве решившего сходить за сыром и яйцами для сеньориты...
