Пролог
28 января 1919 года. Петроград
Перед кронверком Петропавловской крепости, почти на том самом месте, где в 1826 году повесили пятерых декабристов, стоял мужчина: лет шестидесяти на вид, осанистый и крепкий, но с сильной проседью в бороде и усах. На нем был военный мундир царского образца со споротыми знаками различия, на голове – фуражка с выдранной кокардой. Мужчина глядел куда-то вверх – в мутноватое, несолнечное зимнее небо; на руках у него беспокойно шевелился, озираясь по сторонам, белый персидский кот в красном кожаном ошейнике.
Лицом к человеку в царском мундире стояли трое – в форме ВЧК.
Два чекиста – мужчины лет по тридцать с небольшим, – находились шагах в десяти от арестанта и вполголоса переговаривались.
– Этот – последний из их Ярополка, – говорил один из них. – Надо, чтобы с ним всё прошло без сучка, без задоринки…
– Всё пройдет как надо, Григорий Ильич, – заверял его другой; он держал наготове бумагу с отпечатанным на ней машинописным текстом. – Нет оснований для беспокойства.
Третий чекист – краснолицый парень лет двадцати, с винтовкой, поставленной прикладом на сапог, – молча томился в ожидании, стоя от узника на расстоянии вытянутой руки. В горсти он держал пережаренные подсолнечные семечки, от которых пахло сладко и масляно; к его шинели, перетянутой ремнем, в нескольких местах пристала подсолнечная шелуха.
Наконец, запыхавшись, к ним подбежал последний участник действа: комендант крепости. Мужчина, державший лист бумаги, зло глянул на опоздавшего, но комендант пребывал в таком смятении, что даже не заметил этого.
– Григорий Ильич, на два слова!.. – обратился он к тому, кто явно заправлял этой церемонией, и чекист соблаговолил отойти с ним чуть в сторонку.
Комендант слегка приподнялся на цыпочки – Григорий Ильич был высок ростом – и прошептал сотруднику ВЧК в самое ухо:
– Только что доставили письмо! Горький просил Ленина за него. – Кивок в сторону человека с персидским котом на руках. – И Ленин распорядился: помиловать выдающегося историка. Вы представляете?!
– И когда это письмо пришло? – поинтересовался чекист.
– Только что, десять минут назад!
– Вы ошибаетесь. – Григорий Ильич мягко взял коменданта за плечо, склонился к самому его лицу. – Письмо придет через десять минут. – А затем крикнул: – Зачитывайте, Глеб Иванович!
Чекист, стоявший с заготовленным листком, привычно откашлялся и начал читать:
– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… – он выдержал паузу, посмотрел на арестанта, – гражданин Романов Николай Михайлович в порядке красного террора приговаривается…
Тот, кого назвали гражданином: внук императора Николая Первого, бывший великий князь, бывший генерал от инфантерии, бывший директор Русского музея, бывший председатель Русского географического общества и автор множества исторических трудов – казалось, не слушал и не слышал произносимых слов. Он поглаживал кота, у которого шерсть на загривке поднялась дыбом, и как-то очень уж пристально глядел на парня с трехлинейкой и семечками. А затем, когда зачитываемый приговор подошел к завершающим словам: Председатель Чрезвычайной комиссии Союза коммун Северной области Глеб Бокий, вдруг спросил:
– Как ваше имя?
Парень изумленно сморгнул и даже забыл сплюнуть подсолнечную шелуху, которая повисла у него на нижней губе.
– Молчать, гнида! – произнес он, но как-то неуверенно. – Твое какое дело, как меня звать? Мы таких, как ты, давили и будем…
Договорить он не успел, приговоренный к смерти узник перебил его:
– Позвольте узнать, когда именно вы впервые поняли, что таких гнид, как я, надо давить? Вы помните, при каких обстоятельствах вас посетило это озарение?
Молодой чекист уронил семечки в снег и поднял винтовку, целя примкнутым штыком в грудь великого князя. Неизвестно, чем бы всё закончилось, однако человек, зачитывавший приговор – сам Глеб Бокий, собственной персоной, – прикрикнул на исполнителя:
– Стебельков, соблюдай процедуру! – И обратился узнику: – Гражданин Романов, вам предоставляется последнее слово. Хотите что-нибудь сказать?
– Небось он сейчас начнет ныть: его, дескать, приговорили ни за что ни про что, – пробурчал тот, кого назвали Стебельковым.
Но внук Николая Первого его ожиданий не оправдал.
– Да нет, – Николай Михайлович усмехнулся, – меня-то как раз – за дело. Я и впрямь заслужил, чтобы меня расстреляли. Так когда вам пришло в голову… – снова обратился он к парню.
У того перекосилось лицо, и на долю секунды он перевел взгляд на Бокия и двух других, стоявших чуть в стороне – словно желая спросить: «Не пора ли?..»
Великий князь, казалось, только этого и ждал. Он выпустил из рук кота – почти отбросил его от себя, и перепуганный зверь, коротко мяукнув, опрометью помчался прочь.
– Григорий Ильич, глядите-ка!.. – воскликнул комендант крепости, указывая на перса рукой в толстой перчатке.
Но чекист и сам уже всё увидел. Выхватив из кобуры маузер, негодяй начал палить в удиравшего очертя голову кота. Первый выстрел только взметнул снег под его лапами, второй – слегка задел ему бок, отчего белая шерсть окрасилась пунцовым. Однако кот не замедлил бега: летел, вытягиваясь над землей почти в прямую линию.
