Любовь — нечто интеллектуальное. Не надо приземлять ее до уровня чувства или эмоции. Любовь стоит рядом с великими замыслами Творца, пронизывая творение. Чистая, холодная, логически безупречная даже в своей иррациональности. Имеющая свою внутреннюю мотивацию, подчиняющаяся только ей. Великий дар человеку. Была подарена ему вместе с разумом…
В основе происшедшего лежало мое предположение о воздействии на систему ценностей человека сильных аффектов. Используя интеллектуальные манипуляции, я задумал влюбить в себя ту, которая, как мне казалось, запуталась в бесконечных играх, неотъемлемой частью которых являлась ложь. Этим самым я думал спасти ее. Вправе ли я был брать на себя такую ответственность? Но кто может осудить меня? Чтобы судить человека, нужно быть выше него. Но я не встречал никого, кто мог бы оценить меня с высоты, не находясь на моем уровне. Люди пытаются при оценке апеллировать к обыденной морали, но она столь относительна, что не задевает разума, хотя, само собой, задевает чувства, ведь, мы так привыкли к ней. Теперь я в нелепом положении человека, который совершил преступление, хочет, чтобы его покарали, но не имеет для этого ни достойного судьи, ни палача.
Я задумал позвонить ей не от скуки, а потому, что никогда не верил в то, что она безумна. Это казалось мне великим заблуждением Секундова. Он списал на ее шизофрению свои проколы, чтобы утолить муки тщеславия. Она лишь запуталась, всего лишь не знает, что ее могут любить. Научить ее любить — и тем самым спасти — не великий ли это замысел?
По приходе из армии я позвонил ей, чтобы лишить страданий. На мысль о таковых наводила история с Днем рождения Секундова, когда она подослала к нему какую-то женщину с подарком.
Все эти бесполезные дарения ему статуй (похожих, как он уверяет, на Пономареву, но это его измученный ум находит сходство) и картин (Серж на желтом фоне) — "бесплодные усилия любви".
Или нет, не так. Влюбить, чтобы изменить. Желание спасти ее — вот краеугольный камень импульса. Остальное — наслоения.
Сознавал ли я, что мной движет? Да, сознавал, но считал, что если добьюсь результата, то он оправдает все. А если мне не удастся? Я ничего не теряю.
Схема была проста: познакомиться поближе, играть с ней честно, не раскрывая лишь конечной цели, доверяя ей, пробудить лучшие стороны ее души. Любовь порождает лишь любовь, доверие лишь доверие, она не сможет обманывать меня, если я буду предельно искренен, потому что для этого пришлось бы идти против своей природы. Ни одному человеку это не под силу. Я и не думал учитывать того, что если любовь будет вызвана, то произойдет психическое заражение, и ее аффект станет моим, ибо очень сложно ввести в уравнение любовь к человеку, которого не любишь.
Она была не такая, как все, точнее была, но скрывала, поэтому я и подарил книгу безумца, в этом он ей сродни. Создать философию "по ту сторону добра и зла", но не встать по ту сторону — это беда нас, обыкновенных людей. Только ей, Насте, удастся сделать это. Я угадал с подарком. Только сама она не понимала, что сможет. Ее поступки стихийны. Выслушав мои наставления по поводу лжи, смысл которых сводился к следующему: "Ты попадаешься на лжи не потому, что слишком много лжешь, — как утверждал наш знакомый Тихонов, — а потому, что ложь твоя бессистемна", она ответила, что делает все экспромтом, причем своим ответом явно гордилась. Ей кажется, что она дурачит людей. Если она более тонкий психолог, чем они, если она может заставить их действовать в своих интересах, значит, она лучше, т. е. умнее, а это хорошо. Ключевое слово — "хорошо". Она поступает, сообразуясь со своими представлениями о добре и зле, значит, она тоже не смогла встать по ту сторону. Вечный двойной стандарт отношений — попытка стать не такой, попытка, которая ужасает ее саму, заставляет прятаться в обычной семье — своей семье. Что же будет с нею, когда ее родители умрут?
Секундов познакомился с ней по телефону.
Осенний дождливый день. Мы идем от Театральной в сторону Новой. "По направлению к Свану", — как любил иронизировать Секундов. Он рассказывает о назначенной встрече, не будь которой, и ничего бы не было.
Я говорю ему, чтобы он надел шапку. Стрижка у него модная, короткая, а уже холодает. "Нужно произвести впечатление", — только отвечает Серж. Видит Бог, он произведет его и в шапке. Я желаю ему удачи и с чувством легкой грусти жму руку.
Жизнь текла беспечно. Я жил ничем, как и он. Мы ходили в спортзал, читали вечерами Овидия, ночевали то у него, то у меня, выполняли в охотку работы на заказ, пили пиво и разговаривали….
Дождь был теплым, воспоминания медленно теснились в голове, опустошенной после "Прелюдий", опустошенной, как и много лет подряд после этого вечера. Тогда мне казалось почему-то, что именно так должен был чувствовать себя Аристотель в конце пути. Знал ли он, что это — конец?