Мансуров Андрей.
Опять дурацкие вампиры…
За всё приходится платить.
Да, за всё – за всё. Особенно за те, особые, силы и способности, которыми мы отличаемся от других. Людей.
А поскольку я теперь не совсем человек, мне пришлось заплатить особенно страшную цену.
Нет, не так.
Это раньше, в той, старой, жизни, я мог бы посчитать эту цену непомерно большой. Или даже – чудовищной. А сейчас я отлично понимаю, что такие условности, как совесть, честь, человеколюбие и прочие красивые термины-прибамбасы, которыми слабаки-моралисты и набожные мамы запугивают детишек с пелёнок – лишь жалкие попытки банальных трусов и клушек-домохозяек обуздать подлинную Суть человека.
А суть эта, собственно говоря, тоже проста: любым способом возвыситься. Чтоб насладиться властью. Над остальными – неудачниками, слабаками, и «совестливыми»…
Однако, как пишут в дешёвых детективах, не будем забегать вперёд.
Обо всём – по порядку.
Мама всегда мне говорила, чтобы я уважительно относился к мёртвым: ну, там, плохого им не припоминал, лишнего не болтал, и с чужими о них не трепался – особенно в том смысле, что они слегка, или не-слегка, затрахали… В первую очередь, разумеется – о почивших родственничках. Покой усопших, короче, не тревожил, и не опускал престиж Семьи ниже плинтуса в глазах окружающих.
А мне это всегда казалось довольно глупым: уж если человек был, как говорится, говно, так почему же я должен выставлять его чуть ли не героем?! Может, он тем, что, наконец, извините, сдох, освободил своих ближайших родственников и членов, так сказать, семьи – от тяжёлой обязанности по уходу за делающим под себя, вонючим старым козлом, да ещё и порядочным брюзгой-маразматиком. Который за всю жизнь никому не сделал ничего хорошего. А только вечно ко всем и ко всему придирался, будил среди ночи дикими криками, да ссал чаще, чем хотел, чтоб ма и сестра стёрли все руки стиркой, и Семья потратилась бы на памперсы для взрослых. А ещё постоянно вспоминал былые годы: как ему тогда было хорошо, как все уважали его, и какие все тогда были воспитанные, вежливые, предупредительные и послушные – не то, что современная молодёжь…
Ага, вы тоже узнали своего противного дядюшку Бена?..
Я-то с четвёртого класса старался пореже бывать дома: записался в тренажёрный зал, а потом и на футбол. Потом, правда, из футбольной команды меня – того. Как выразился тренер, за «чрезмерную немотивированную агрессию». Ха! Будешь тут агрессивный, когда дома сидит эта тварь!..
Словом, максимализм, как его обзывают умные дяди-психиатры, молодости, не позволял мне по достоинству заценить радость семейных уз, «преемственность поколений», и всё такое прочее. И думал я тогда так: какого хрена я должен возиться в дерьме, постоянно дыша этим самым, которым провонял насквозь весь дом от чердака до подвала, и ублажать выжившего из ума старого пердуна, когда вокруг полно, извините, богаделен?! Ну, пусть они сейчас называются и немного покрасивей – суть-то от этого не меняется. Да и уход там… Скажем честно: уж обеспечили бы. За наши-то денежки.
Вот на этой-то почве у меня с родной и горячо любимой мамой и назрел, так сказать, конфликтик. Признаю: это я первым высказал всё, что действительно думал. Ну вот и… Н-да.
Надолго мне эти моменты запомнятся. Особенно проняло то, что мать молчала, только слёзы текли по щекам из-под ладоней в синих прожилках и узлах набрякших вен, а всё высказывала сестра.
Что странно, так как ей доставалось ещё побольше, чем нам с матерью.
Ну, сестре-то я ответил… А с матерью только попрощался. Прощения, однако, попросить не забыл – вот какой тогда был «совестливый». И, уходя, считал себя и правда – свиньёй. Которая бросает родственничков на произвол судьбы. И капризы твари полупаралитичной…
Вначале жил я у друга. Но я же не слепой – я понимал, что и ему я в тягость. А тут ещё и его родители очень… скажем – косо, стали смотреть на это дело.
И я просто уехал. Перебрался из родного и «горячо» любимого Сан-Франциско сразу куда подальше – в Город-Который-Никогда-Не-Спит. Уж на билет-то на самолёт накопил за пару лет.
Наша колония помогла мне с трудоустройством на первых порах: латиносу без связей не так уж легко найти место в Нью-Йорке. Хотя то, что они подобрали мне, нелегко назвать достойной работой…
Ну, что могу сказать о том времени – иногда я даже с сожалением вспоминал мирную и по-детски наивную семейную идиллию, видимость которой всю жизнь старалась поддерживать у нас дома моя мамочка. Но дело, конечно, было не в том, что работа мне не нравилась. (Впахивал я тогда, честно говоря, как конь. Или – ишак. Только одна отрада – вечером подкачаешься в провонявшем потом и пылью подвальчике у лысого Мо, посмотришь на себя в зеркало, и!..) И не в том, что мы в нашем квартале постоянно дрались с местными, как они себя теперь гордо именуют, афроамериканцами. И косоглазыми кунфуистами. И понаехавшими в последние годы хреновыми русскими.
Дело было и не в том, что денег вечно ни на что не хватало.
А было это дело в том, что когда я стал реально задумываться над своим будущим, я его, как-то, вроде, и не увидел.
