…он прижал ее к могучей груди, и она ощутила, как зерцало его мужественности уперлось в живот. Колени ослабли. А сердце заныло, предвкушая грехопадение…
Элиза отложила планшетку и сдавленно поинтересовалась:
— Зерцало мужественности?
Она хрюкнула, с трудом сдерживая смех.
— Ну… — Лотта поерзала, прижимая пачку листов к груди. Печатать книгу смысла не было, но вот как-то с распечатанной ей было легче, что ли. — Как еще это назвать?
— А как оно называется?
— Неприлично.
— Ага… и дальше… ее рука мощно обхватила это самое зерцало… знаешь, дорогая, не все мужчины любят, когда кто-то обхватывает их зерцало. Тем более мощно.
— Думаешь, лучше написать, что трепетно?
Элиза плюхнулась на козетку и вытянула ноги, которые были, безусловно, хороши, хотя ее привычка выставлять эту красоту на всеобщее обозрение несколько смущало Лотту, как, впрочем, и чересчур уж вольные манеры кузины.
Та вытащила из сумочки портсигар, а из него мундштук и черную тонкую сигарету, которая гляделась весьма естественным продолжением этого мундштука.
— Дорогая, — щелкнул камень-зажигалка, породив тонкую нить огонька, — дай мне уложить это в голове. Ты хочешь написать неприличную сцену, используя исключительно приличные слова?
— Д-да, — Лотта вздохнула и отложила рукопись, которая была почти готова.
Как, почти…
По мнению Лотты рукопись была готова совершенно, но вот мистер Нигби, редактор, так не считал.
— И зачем тебе? — Элиза приподняла бровь. — По-моему, до того времени ты прекрасно обходилась поцелуями. Ну, не то, чтобы ты, но твои эти… прелестные девственницы.
Она фыркнула, выражая свое отношение к несчастным девственницам, которые упрямо хранили свое целомудрие, несмотря на происки роковых красавцев, чем, несомненно, весьма благотворно влияли на этих самых красавцев, заставляя их пересмотреть всю свою жизнь и осознать, что истинное счастье мужчины — именно в браке.
С девственницей.
Да.
А потом случалась свадьба, и полумрак супружеской спальни оставлял все неприличные фантазии на откуп благодарным читательницам.
Лотта снова вздохнула.
— Мой издатель считает, что продажи падают потому, что читательницы хотят… погорячее. Чтобы в книге было это.
— А то? — оживилась Элиза, которая аккурат к указанной части жизни никаких предрассудков не испытывала. Нет, замужем она побывала трижды и всякий раз счастливо, после чего не особо чинясь жила то с одним, то с другим мужчиной.
— И то тоже… но… я… я пыталась, однако, как видишь… — этот вздох получился особенно душераздирающим. И Элиза участливо покачала головой. — Не получается. Опыта не хватает. Я купила книги… особые… ну…
Лотта ощутила, как краснеют уши.
— Однако это техническая сторона. И я использовала, но все равно.
— Использовала? — глаза Элизы сверкнули. — И что именно?
— «Огонь страсти». «Наставления юной девы». И «Как разнообразить супружескую жизнь»… а еще «Тысяча и один способ сыграть на нефритовой флейте или Как упрочить свое положение в гареме и стать любимой женой».
Нет, были еще книги. Тема плотских взаимоотношений оказалась вдруг весьма обширной и разнообразной, правда, крайне неприличной.
— Мда… — только и смогла произнести Элиза. — Будем считать, что ты у нас самая теоретически подкованная девственница в этой части Созвездия. Давай-ка свои бумаги, в этом и вправду что-то есть… ага, все давай… и вот то тоже.
Она листала несчастную рукопись, время от времени останавливаясь, чтобы хмыкнуть, фыркнуть, а один раз откровенно засмеялась. И это, проклятье, было обидно! До слез в глазах обидно, хотя Лотта и искренне любила кузину, которая единственная, пожалуй, изо всех родственников не считала Лотту слегка ненормальной. А если и считала, то мнение свое держала при себе.
— Так, дорогая… — струйка дыма устремилась к потолку, а в гостиной запахло копчеными яблоками. — С этим давно следовало разобраться.
— С чем? — Лотта сгребла листы и прижала их к груди. Нет, копия романа у нее оставалась, и не одна, включая ту, что автоматически отправлялась в защищенное семейное облако, но… почему-то ей всегда было страшно, что с рукописью что-то да произойдет.
— С технической точки зрения, конечно, все довольно-таки бодро… признаю.
Она хихикнула. И не выдержав, засмеялась во все горло.
— Но… зерцало мужественности… оплот добродетели… боже… — Элиза смеялась так заразительно, что Лотта и сама не удержалась.
О да, она чувствовала, что с этими сценами не все было ладно. Но ведь она старалась.
И лучше вряд ли получится.
— Извини, — Элиза икнула и зажала рот рукой. — Не хотела тебя обидеть. Но да, тебе нужно избавиться от этого…
Она махнула подбородком и весьма выразительно посмотрела на платье. На низ платья. Лотта одернула чересчур тонкие юбки.
— От панталон? — без особой надежды уточнила она.
— И от них тоже. Без этого, подозреваю, оплот твоей добродетели падет не скоро. Если вообще падет.
Лотта покраснела.
Она всегда краснела слишком легко к огромному неудовольствию бабушки, полагавшей, что эта вот легкость есть явственное свидетельство простонародной крови, которая в силу отцовской безответственности примешалась к благородной рода Эрхард, окончательно испортив последнюю.
