Зоологический сад. В теплом помещении, где стоят клетки бегемота и носорога, — густая толпа разношерстного народа. Все стараются протискаться ближе к клеткам. Слышны «ахи», «охи», каждый делает свои замечания вслух, идут расспросы, толки.
— Бегемот бегемотом, а кошелек все-таки надо убрать подальше, а то живым манером выудят! — восклицает какой-то купец.
— Неужели же вы полагаете, чтоб благородная дама?.. — оскорбляется стоящая около него женщина в шляпке с задранными кверху полями.
— Не об вас, сударыня, речь, а только мало ли тут мазуриков шляется? Долго ли до греха… А береженого Бог бережет.
— Однако я около вас стою, а не кто-либо другой. У меня муж надворный советник и кавалер.
— Чужая душа потемки. На лбу ни у кого не написано… А пословица недаром говорит: подальше спрячешь — поближе возьмешь. Но зачем же принимать так близко к сердцу?
— Невежа! Был бы мой муж со мной, он бы тебе показал.
— Господа! Посмотрели, и будет. Не узоры какие на звере написаны. Нечего его разглядывать, дайте другим подойти поближе! — раздается возглас. — Марья Ивановна, пожалуйте!
— Вы плечами, ваше высокоблагородие! Тут народ без понятия насчет этого.
— Дозвольте генеральскому ребенку посмотреть! — трогает за плечо какую-то чуйку нянька.
— А покажи паспорт, что он генеральский. Здесь, милая, что генеральский ребенок, что старик — все единое стадо. За свой грош — всяк хорош.
— Вас честью просят, из учтивости…
— Оставь, нянька, не спорь, — делает ей замечание худая и бледная дама.
— Это бегемот-то! Ах, Боже мой! Совсем на манер как бы свинья… — восклицает полная дама.
— Они, сударыня, свинячьей породы и есть, — отвечает длиннополый сюртук. — Даже хрюкают.
— Представьте, я воображала его страшнее.
— Щенки еще, — рекомендует их даме чиновник в фуражке с кокардой. — Больших нельзя везти сюда… А вот ужо как подрастут… Тут самка и самец.
— В Париже я видел взрослого, — замечает какой-то франт. — Так, верите ли, тамошний гиппопотам такого размера, что даже в это помещение не войдет.
— Как вы его назвали?
— Гиппопотам, мадам.
— А ведь это бегемот. Вот даже и на дощечке написано.
— Его зовут и бегемот, и гиппопотам, и нильская лошадь.
— Нильская лошадь, вы говорите, господин? А нешто актер Нильской на этой животине ездить будет? — задает вопрос длиннополый сюртук.
— На юродивые вопросы я не отвечаю. В бытность в Париже, сударыня, я видел…
— В реке Ниле ловится — ну вот и нильская лошадь, — пояснил сюртуку чиновник.
— А я думал, что актеру Нильскому для игры такую лошадку приготовили. Их, барин, из Сибири с Ледовитого моря привезли?
— Нет, из жарких стран. Из Абиссинии.
— Из Апельсинии? Ну, там, конечно, солнце и день и ночь жарит. Жарко ему, поди, там при эдакой шкуре… Ну, и жир тоже… Ежели на салотопенный завод…
— Там они целые дни в реке сидят, так им и не жарко. Только морда одна из воды.
— Кусаются? — интересуется какая-то девушка.
— А вы, барышня, суньте руку, попробуйте. Мы почем же знаем, мы с ними не знакомы, — говорит чуйка.
— Не только кусаются, демуазель, но даже крокодила могут пополам перегрызть, — ораторствует чиновник. — Особенно из женского пола, когда они тет-а-тет с мадам самкой. У меня есть картинка…
— Зачем же вы за талию?..
— Это не я-с. Это, верно, вон тот мерзавец своими лапами… Могу ли я допустить такое невежество при публике? Я человек с образованием.
— В бытность мою в Париже я видел кормление бегемота, — продолжает франт. — Разинет он свою пасть, — а ему каравай хлеба туда, фунтов в двенадцать, — и как не бывало. В один миг проглотит. Там бегемот огромный, величиной вот с это здание. Я сам раз на пятьсот франков одного хлеба… Увлекся, вздумал накормить его и не мог.
— Неужели на пятьсот франков скормили? — дивится дама.
— Даже больше. У меня вообще пылкая натура. А тут все равно, что игра. Я в азарт вошел. Мне хотелось его досыта накормить. Сую ему, а он ест. Добьюсь, думаю, когда он отвернется от хлеба и перестанет есть, но так и не добился. На меня весь зоологический сад пришел смотреть… Ву компрене… всякому интересно, как богач, русский… В Париже нами очень интересуются. Там один англичанин бегемоту все свое состояние скормил на хлебе.
— Сумасшедший!
— Ужасти, ежели эдакая скотина во сне приснится! — покачивает повязанной головой купчиха в длинных серьгах.
— А чувствуй, что это простая свинья, а не бегемот — вот и не приснится, — советует муж. — Сейчас вон барин рассказывал, что в заграничных землях на них по рекам ездят, а потому они по-тамошнему речными лошадями называются. Запрягут их парой в барку — вот те и пароход.
— Ни в жизнь бы, кажись, на таком звере не поехала.
— Жрецы ездят… Попы ихние. Ведь это в Египте, и по реке Нилу… В фараоновой земле, — поясняет чиновник.
— Мавра Тарасьевна, браслетку береги! Здесь живо с руки слизнут! Вон у одного барина сейчас платок выудили из кармана и лорнетку с носа хотели сдернуть.
— Не тревожьтесь, Захар Захарыч, у меня рука на сердце… А это, Захар Захарыч, что за зверь, вот что рядом-то развалившись?
— Носорог… Нажрался, лежит и отдыхает. Вот ему теперь только цигарку в зубы.
— А что же у него рога я не вижу, ежели он носорог?
