От редакции
“Все изложенные в книге события вымышлены. Любые совпадения имен и названий случайны и не имеют никаких аналогий с действительностью”, — эта набившая оскомину формулировка, как ни парадоксально, во многом справедлива по отношению к роману Анны Кирьяновой. Несмотря на то, что в его основе лежит известная (в том числе и по многим публикациям в нашем журнале) история гибели девяти туристов в феврале 1959 года, роман не является ни документальной, ни художественной версией реальных событий.
Реальные студенты-дятловцы также не являются прототипами героев романа. Один из персонажей только потому стал однофамильцем Игоря Дятлова, что за прошедшие полвека эта история успела превратиться в настоящий уральский миф. Теперь, как любая мифология, она подлежит не только научному изучению, но и эстетическому переосмыслению. “Охота Сорни-Най” начинается.
День подходил к концу. Уже заканчивался февраль, самый короткий зимний месяц, когда дни начинают прибывать уже заметно и небо становится синим и глубоким, как летом. И можно ощутить на коже слабое тепло, как слабое напоминание о приближающемся лете, о счастливых днях, когда растают снега, пробьется зеленая травка, загомонят вернувшиеся из теплых краев птицы.
Фома Яковлевич Глотов с наслаждением подставил лучам заходящего солнца свое обветренное лицо. Целый день он шагал на обтянутых шкурой лыжах, которые кажутся такими неуклюжими и так хорошо держат на плотном снежном насте, тащил мешок со снаряжением, сверял путь по карте и компасу, делал пометки в путевом блокноте. Он здорово устал, зато добрался короткой дорогой до заповедного перевала, известного издревле под именем перевала Мертвецов. Или, точнее, здесь располагалась та самая загадочная гора Девяти Мертвецов, а поблизости было скрыто неимоверное сокровище древнего народа манси. О сокровище ходили только темные слухи, рассказы пьяных купцов, выгодно менявших водку и продукты на отличные меха и самородное золото, да краткие упоминания других путешественников, оставивших заметки и летописи о своих скитаниях в этих далеких северных краях.
Сами вогулы, широколицые, маленькие, узкоглазые, отворачивались и умолкали, едва только заводили при них речь о Золотой Бабе, громадном идоле, запрятанном где-то в горах, которому поклоняются тайно от властей эти дикие люди. Глотов за время путешествия убедился, что мнение о глупости и дикости вогулов преувеличено, это смышленый, добрый и щедрый народец, всегда готовый прийти на помощь и поделиться последним. Насчет же грязи и неразвитости: да посмотрите вы на крестьян крепостных какой-нибудь Нижегородской губернии! Приземистые хлипкие избы, топящиеся по-черному, всюду грязь, нищета так и прет из каждого угла, а уж о грамотности и говорить не приходится. Водку же лакают одинаково, только наши мужики покрепче, а измельчавшие, шатающиеся от слабости и голода вогулы так и падают после первой же чарки, поднесенной хитрым купчиной. Говорливыми становятся, болтливыми и дураковатыми, смеются невесть чему, пуская пузыри. Глотов и сам, что греха таить, пытался подпоить местного шамана, колдуна, лечившего все болезни и общающегося будто бы с мертвецами. Без корысти, а для получения сведений о сокровищах, чтобы написать повторное прошение на высочайшее имя о выделении средств на организацию экспедиции. Эх, дьяволы чиновники, отказали Фоме Яковлевичу, почетному члену Географического общества, в получении субсидии для исследования Северного Урала. Отказали, да еще и посмеялись глумливо в присутственном месте: дескать, глупостями, батенька, намерены вы заниматься! Все уральские земли давно исследованы и описаны, никакой надобности совершать повторно экспедиции нет и не будет. Да и что там рассматривать, в этом диком и холодном краю, где живут одни дикари. Но Фому так просто не сломишь, недаром и в Евангелии Фома был неверующим. Вот и Глотов такой же, нипочем никому не переубедить Фому Яковлевича, коли он что-то задумал.
Напрасно рыдала жена, умоляла оставить опасную затею. Ясно, страшно ей в немолодом уже возрасте остаться без кормильца, без хозяина. Слава Богу, что нет у них детишек, которые тоже стали бы цепляться за папашу и выть надсадными голосами жалкие слова. Может, тогда сердце у Фомы Яковлевича бы растеплилось и сжалилось, отказался бы он от путешествия в эти неприветливые края. А может, и тогда бы собрался да поехал, позаботившись обо всех бумагах, о завещании духовном и наследстве для родных. Хоть и небогат Глотов, но сумел скопить небольшой капиталец, который хотелось ему потратить на географические открытия, исследования, путешествия, а главное — основание музея истории Урала, где в деревянных ящиках со стеклянными крышками будут лежать невероятно древние и ценные экспонаты: всякие наконечники копий, стрел, кривые ножи из обсидиана, украшения, взятые из погребальных холмов и могильных ям. По углам будут расставлены страшные деревянные идолы и шаманские столбы, обозначающие единство трех миров, картины будут висеть на стенах, изображающие быт и нравы диких народов Северного Урала. Множество чучел птиц и зверей будут представлены художественно в стеклянных кубах, вроде как в Санкт-Петербургском зоологическом музее или в Кунсткамере, основанной самим императором Петром Первым, тоже любителем естественных наук. Бывал Фома Глотов в столице и каждый раз, как ребенок, восхищенный и зачарованный, простаивал часами в гулких залах музеев, битком набитых всякой всячиной.
