Глава 1
Безумное кладбище
Санкт-Петербург и окрестности, конец августа 2010 г
Молодой врач держал в руках историю болезни пациента, которого привезли вчера ночью. Он задумчиво просматривал малоразборчивые записи, качал головой.
Пациента привезли из отделения милиции при вокзале. Ничего страшного он не натворил, стражам порядка не сопротивлялся — наоборот, был готов отдать все за сотрудничество. А еще — за то, чтобы его заперли в самую крепкую камеру. А сами, тем временем, отправили бы наряд ОМОНа и спецназа — так и сказал, «ОМОНа и спецназа»! — на северное кладбище.
Был он не в меру возбужден, изрядно повеселил милиционеров своими заявлениями, требовал составить протокол, не дождавшись спецназа. В общем, случай был вполне ясным. Звонить родственникам несчастного милиционеры не стали, а посовещавшись, решили избавиться от добровольного арестанта — а то как бы вены себе не вскрыл или не покусал бы кого.
Теперь психиатр задумался — а настолько ли ясен этот случай? Пациент перевозбужден и напуган, ему требуются успокаивающие средства. Бедняга весь в синяках, одежда, в которой он ворвался в отделение милиции, была вываляна в грязи до последней степени. А синяки таковы, что на «особые методы» работы милиции их никак нельзя списать. А вот на бег по пересеченной местности и продирание через кусты — еще как.
— Люда, ты пока свободна, — кивнул психиатр медсестре, а когда та покинула кабинет, еще раз пролистал историю болезни.
Доктор производил впечатление человека, который забыл нечто очень важное, а сейчас усиленно пытается вспомнить.
Среди неврачебного мира существует миф, что все психиатры похожи на своих пациентов, а если выстроить десятка два докторов самых различных специальностей, то любой непосвященный мгновенно отличит именно психиатра.
Возможно, легенда не лишена некоторых оснований. То же самое происходит и с тюремными надзирателями — они все равно находятся в тюрьме, пусть и по другую сторону массивной двери.
Однако доктор, просматривающий историю болезни дебошира с Финляндского вокзала, был молодым человеком вполне заурядной внешности. Зато некоторые его телефонные контакты были весьма и весьма выдающимися. Он как бы с некоторым усилием протянул руку к телефону и стал набирать номер мобильника. Делал он это медленно и вдумчиво. Психиатр вспоминал номер — цифру за цифрой, притом делал это в процессе набора.
— Всеволод Рогволдович? — неуверенным (и совершенно несвойственным ему) тоном спросил психиатр.
— Да, Юра, внимательно вас слушаю, — немедленно последовал отклик.
— Имеется странный случай… — начал доктор чуть более оживленно.
— Отлично. Выкладывайте, — подбодрил его неведомый Всеволод Рогволдович.
И доктор, которого звали Юрием, начал «выкладывать» параноидальный бред своего пациента. Говорил он автоматически, и без всякого выражения.
Но Всеволод Рогволдович и не думал насмехаться над собеседником. Напротив, он просил говорить подробнее, задавал наводящие вопросы, и получал ответы, — все таким же скучным голосом.
Наконец, Юра завершил свое сообщение и слегка поправил сбившиеся очки.
— Замечательная информация, — сказал Всеволод Рогволдович. — О судьбе вашего несчастного пациента можете не волноваться. А вот все остальное… Юрий, мы с вами работаем уже не в первый раз, и вы знаете — благодарить мы умеем. Ждем и впредь информацию. Удачи вам!
И мобильник отключили. И в тот же момент на какую-то долю секунды отключился и сам психиатр. А потом его выражение лица стало совершенно обыкновенным.
Теперь, даже если бы его начали пытать и допрашивать с пристрастием, он все равно не смог бы назвать ни телефонный номер, ни имя собеседника. Да и вообще — о том, что он кому-то куда-то звонил, да и еще и нарушил врачебную тайну, Юрий накрепко забыл. По крайней мере, до следующего «интересного случая».
И уж тем более он никогда не узнал о последствиях «интересного случая» и своего звонка. Да и о судьбе несчастного (которого быстро выписали) тоже не задумывался.
А ведь случай и в самом деле оказался странным.
* * *
Не хотелось Виталию Валентиновичу ехать сегодня сюда. Совершенно не хотелось. Хотя никаких предчувствий не было. Просто место не самое приятное. Да и погода хорошая, хотя и лето уже на излете. Но ведь надо!
Он частенько укорял себя за то, что очень редко выбирался на кладбище. Цветы положить, подправить плиту, если начала проседать. Только времени постоянно не хватало. Вот и этим летом было не до поездки за город: у дочки сперва выпускные, потом — вступительные! А потом — эта дикая жара, ужасные сообщения о пожарах. Ужас, Содом и Гоморра! Жена, опять же, приболела. А еще дача жены — извечная головная боль человека, который родился в городе, не чувствует никакого особенного желания копаться в земле и «сливаться с природой», а вот приходится, знаете ли!
Внимание и забота Виталия Валентиновича требовались исключительно живым, а не мертвым. Что было, пожалуй, вполне справедливо.
К тому же, в глубине души (в чем он не признавался себе самому) Виталий Валентинович был убежден — на кладбище никого нет. Есть зарытые кости — и больше ничего. А душа… Если она и есть (а он, как и множество людей, полагал, что что-то где-то там непременно есть, хотя и считал себя атеистом), то уж всяко — в другом месте.
