Глава 17. Странные союзники
«…а потом он вернулся, Учитель, и я думал было, что пора мне снова прятаться. И скажу я вам, лицо у него было такое — краше в гроб кладут. И ежели бы мне надо было ставить ему диагноз, то я бы сказал Delirium furens[1] (это я по настоянию Альберта учу теперь лекарский язык и выучил уже пять страниц).
Так вот, он ходил из угла в угол, будто и вовсе не в себе, я уж молчал и всё ждал, когда же рванёт. Но не рвануло. Он притащил несколько книг, читал их весь день, как одержимый, и восклицал: «Ну, конечно!» и «Я идиот!», не ел и даже не пил вина (что странно!).
А после лежал долго в горячей ванне с задумчивым видом (читайте— в кипятке, потому что моются они тут такой горячей водой, что с меня едва кожа не слезла вместе с волосами!) и сказал, чтобы я приготовил лучший его наряд для бала, только вид у него был такой, будто он собирался не на бал вовсе, а разом на драку, похороны и эшафот. Я уже молился всем Богам и решил, что, была не была, пойду с ним, тем более, что встретил я тут чудесную девушку, Учитель. Зовут её Армана, и я позвал её на свидание. Так что будем мы с ней следить за нашими хозяевами, как бы чего не вышло. Она, кстати, и есть служанка той самой Иррис, о которой я писал выше.
Отпишусь вам вскоре, потому как, чую я, неприятности близко. И гора эта страшная плюётся дымом второй день, а сегодня поутру и вовсе взбесилась. Думал я, рухнет на нас потолок, так всё трясло. И как только они все не боятся? А ведь не то, что не боятся — сегодня вечером по всему городу праздник в честь этого, вот и подумай, что у них тут за нравы?
Всех вам благ и долголетия, Ваш верный Цинта».
— Цинта? Ты сегодня подозрительно молчалив, и, судя по пяти листам твоего письма, я, похоже, натворил что-то ужасное? — спросил Альберт с усмешкой, разглядывая в зеркало воротник рубашки.
— Ставлю свои башмаки на то, что это так и есть, — хмуро ответил Цинта.
— И почему же ты так думаешь? Чутьё?
— А хоть бы и чутьё. Ты уж, ясное дело, так прихорашиваешься не для того, чтобы воздать почести чьей-то помолвке. Я ни разу не видел, чтобы ты столько времени перед зеркалом проводил.
Альберт провёл рукой по волосам и произнёс с какой-то безысходностью в голосе:
— Она снова меня отвергла.
— Да я уж не дурак, догадался. Только чего ты ожидал, мой князь? Что она упадёт тебе в объятья? С чего бы? У неё вообще-то жених есть — будущий верховный джарт и красавец к тому же, и она помолвлена, — Цинта подал ему фрак, — тебе надо её забыть, мой князь, мало ли на свете женщин!
— Забыть? — воскликнул Альберт. — Как ты себе это представляешь? Это невозможно, даже если бы я захотел, потому что она здесь, каждый день у меня перед глазами! Но дело даже не в этом…
— А в чём?
— В том, что я не хочу её забывать, — он прислонился к шкафу, — можешь ли ты поверить, что боль может быть приятной?
— Приятной? Боль? — Цинта недоумённо посмотрел на хозяина. — Как это вообще понимать?
— Я и сам не знал такого раньше. Но как бы больно ни было всё, что связано с Иррис… мне с каждым разом хочется этого всё больше, — задумчиво произнёс Альберт.
— Similia similibus curantur[2], — произнёс Цинта с выражением и поднял вверх палец, — тебе нужно найти себе другую женщину, мой князь.
— Пфф! Смотрю, ты преуспел в языке, — усмехнулся Альберт, а потом добавил серьёзно, — я никогда не испытывал ничего подобного, Цинта. Чего-то настолько волнующего, безумного и восхитительного. И уж, поверь, я не собираюсь просто так расставаться с этими чувствами. Мне не нужна другая женщина. Никакая другая женщина не излечит меня. А что ещё хуже, я не хочу излечиться от этого.
— Чего же тогда ты хочешь?
— Хочу, чтобы она стала моей. И я готов терпеть эту боль, потому что, чем сильнее боль, тем сильнее потом будет наслаждение. Аmabilis insania[3].
— Охохошечки! А ты и правда совсем спятил! Ну, получишь ты её, а что дальше?
— Дальше? — Альберт надел фрак. — Если честно, то я пока не думал об этом.
— Вот видишь! Ты совсем, как безумец, который нашёл в лесу волшебный цветок и, поддавшись порыву, выкопал и принёс в кармане! А цветок возьми и завянь! Цветку, знаешь ли, нужен сад, клумба и уход. И заботливый садовник. У тебя разве это есть? Подумай, с чего бы ей бросать ради тебя своего жениха? Он красив, знатен, он будущий верховный джарт и у него есть дворец, полный слуг! А что есть у тебя? Ненависть и шлейф врагов? Ты же готов погибнуть в битве за место верховного джарта, и что ей делать потом? Куда податься? Помнишь, я просил тебя не обижать эту девочку? И что ты мне сказал? «Можно подумать, что я только тем и занимаюсь, что обижаю девочек», — Цинта передразнил Альберта и добавил серьёзно, — отступись, мой князь. Не погуби волшебный цветок.
Альберт посмотрел на Цинту как-то странно, а потом расплылся в довольной улыбке и, схватив его за плечи, тряхнул несколько раз:
— Дуарх бы тебя побрал, таврачий сын, а ведь ты прав! Прав! Разрази меня гром!
Цинта смотрел на него непонимающе и осторожно спросил:
— В кои-то веки я прав! И в чём же?
— В том, что моему цветку нужно где-то расти.
— Охохошечки! Да я совсем не это имел ввиду, — пробормотал Цинта.
