Очереди были небольшие, состояли преимущественно из старух. Старухам казалось: витамины обрадуют кровь и она шибко побежит по уставшим сосудам. Стекловидное тело рассосет все воспаления и размоет все отложения солей. Уйдёт боль, а вместе с ней уйдут разъедающие мысли о смерти. И, проснувшись, можно будет не думать о своём здоровье, а жить по привычке.
Самое главное — это, встав поутру, не думать о своём здоровье. А все остальное, что имеет человек, — это счастье. У молодых — своё счастье. А у старух — своё.
В процедурном кабинете работали две медицинские сестры: Лора и Таня. Одна — утром. Другая — после обеда.
Лора была тихая и доверчивая. Она верила в какую-то общую разумность. Если бы, к примеру, на неё сверху свалился кирпич и она успела бы о чем-то подумать, она бы подумала: «Значит, так надо…»
Лора верила людям. Словам. Лекарствам. Каждая инъекция для неё была — кубик надежды.
Для медсёстры Тани каждая инъекция — это старый зад.
Таня была замужем, но в глубине души считала, что это не окончательный вариант её счастья, и под большим секретом для окружающих и даже для себя самой она ждала Другого.
Искать этого Другого было некогда и негде, поэтому она ждала, что он сам её найдёт. В один прекрасный день откроется дверь и войдёт Он, возьмёт за руку и уведёт в интересную жизнь.
А вместо этого открывалась дверь, входила очередная старуха и поднимала платье. И так изо дня в день. Из месяца в месяц. Из года в год.
Ей надоели старые лица и трикотажные штаны до колен.
Больные это чувствовали, робели и напрягались. Игла плохо входила в напряжённую мышцу и, бывало, гнулась, и тогда приходилось её менять.
Старухи выскакивали из процедурного кабинета розовые, помолодевшие от смятения и страха, и только неистребимое желание жить заставляло их прийти в другой раз.
Таня обижалась на свою жизнь, как обижаются на продавца, который кладет на весы неподходящий товар и при этом ещё старается обвесить. Выражение обиды и недоверия прочно застыло на Танином лице. И если бы Другой действительно открыл и явился, то не разглядел бы её лица под этим выражением.
Он сказал бы: «Извините…» — и закрыл дверь.
Таня жила с одним, а ждала другого, и двойственное существование развинтило её нервную систему. Человек расстраивается, как музыкальный инструмент. Как, например, гитара. А что можно сыграть на такой гитаре? А если и сыграешь: что это будет за песня?
Народу в автобусе было примерно на пятьдесят человек больше, чем он мог вместить. И на тридцать человек больше, чем можно себе представить.
Лора стояла, спрессованная телами. От спины, в которую было вжато её лицо, пахло чем-то копчёным, очень приятным.
Лора ехала в магазин «Лейпциг», там часто выкидывали немецкие лифчики по шесть пятьдесят, и ей казалось почему-то, что все пассажиры, включая детей и мужчин, тоже едут в «Лейпциг» за лифчиками.
Автобус резко затормозил, — видимо, дорогу перебегала кошка или собака, и водитель не захотел брать грех на душу.
Все пассажиры дружно упали вперёд, и те, кто стояли первыми, испытали, должно быть, неприятные минуты, потому что могли оказаться расплющёнными о кабину водителя. А те, кто стоял сзади, оказались в самом выгодном положении.
Потом автобус резко дёрнуло перед тем, как ехать дальше, все качнулись назад, и последние поменялись местами с первыми. Последним стало плохо, а первым хорошо. Сработал закон высшего равновесия. Не может быть человеку все время плохо или все время хорошо.
А те, кто, как Лора, стояли посредине, испытали примерно одно и то же в первом и во втором случае. Им было не очень хорошо и не очень плохо.
Далее автобус свернул на нужную ему улицу, все пассажиры накренились вбок.
Лора изогнулась, пытаясь устоять, но у неё не получилось, и она рухнула на колени сидящего человека.
Колени были острые, жёсткие и, судя по этим признакам, — мужские.
Автобус все заворачивал, и Лора все никак не могла подняться с колен. Наоборот, её заносило человеку на грудь, и это уже не лезло ни в какие ворота.
— Простите… — пролепетала Лора, глядя в никуда. — Я не могу встать…
— А вы сидите, — разрешил человек.
Лора подняла глаза и увидела, что человек — действительно мужчина.
Иногда по телевизору показывают научные экспедиции, которые плавают по морю на корабликах, произошедших скорее от плота, чем от парохода, и изучают подводный мир. По палубе ходят полуголые золотисто-загорелые блондины, с волосами и бородами, выгоревшими до платины. Они пропитаны морем, солнцем и заботой о большой науке. Они скромны и прекрасны. И, глядя на таких людей, понимаешь, что женщина создана для любви, а человек для счастья.
Этот человек был из тех, с корабля.
Лора посмотрела в его глаза. Они были голубые, чистые и честные, как у лжесвидетеля.
Лора почувствовала, как будто кто взял её за плечи руками в мягких варежках и тихо толкнул к этим глазам. На самом деле её, конечно, никто не брал за плечи, тем более в варежках, — какие варежки в июне месяце. И никто не толкал — кому было это надо? Но есть выражение: потянуло. Лору потянуло в прямом смысле, и если бы не было посторонних людей и если бы такое поведение не считалось неприличным, не осуждалось бы общественным мнением, — она положила бы голову ему на грудь, прикрыла глаза и сказала:
