Репортер держался подчеркнуто учтиво. И переигрывал. Он дважды без всякой нужды вскинул голову и так сверкнул очками, что выдал себя. Бесполезным движением он попытался отвлечься от копошения внутреннего ядовитого змея.
Пожилой ветеран эстрады взирал на его ужимки с обреченной невозмутимостью.
Дело происходило на даче. Шелестел грибной дождь, пахло почвой. Пели комары. Столик был накрыт на веранде. Маленький смешной чайник спрятался под смешной юбкой румяной тряпочной бабы, тоже смешной.
Репортер презирал пожилого клоуна за плоские шутки, надоевшие всей стране. Это был, разумеется, оборот речи. Страна любила клоуна. А не жаловал – репортер и его друзья.
– Пейте чай, – рассеянно пригласил хозяин, глядя в сторону.
Взор у клоуна был печальный, отчасти даже раздраженный. Репортера подташнивало от сытой хозяйской рожи с широкой пастью. Прошло пять минут, а поросячьи глазки, еще полвека назад полюбившиеся ценителям незатейливого юмора, успели ему опротиветь.
Репортер взял чашку. Клоун – тоже, не посмотрев. Мизинец машинально отставился, чтобы стало забавнее.
– Итак, об основах комического, – тяжело вымолвил патриарх массового юмора. – Вы, конечно, считаете меня старым дураком. А то еще циничным жуликом, который питается соками неразвитых масс.
– Ни в коем случае, – возмутился репортер пылко, но излишне поспешно.
– Да разве я не вижу, – вздохнул хозяин, роняя в чашку кружок лимона.
– Я признаю, что не вполне понимаю все это звукоподражание, – согласился тот. – Кнопки на стуле, шутки про водопроводчика. Но люди смеются. Мне это странно, и я хотел бы выйти за рамки обычного интервью. Если вы поделитесь тайной смешного, я постараюсь, чтобы вам не было стыдно прочесть о себе в нашей газете.
Клоун помолчал, созерцая ненастные дали, затем издал очередной вздох.
– Вы ведь очень молоды, – заметил он некстати.
Интервьюер пожал плечами. Да, он был молод. Из поколения «П», насчет которого его собеседник, кстати припомнить, постоянно шутил, к восторгу зала именуя поколением «Х» и «Ж».
– Как по-вашему, над чем смеются люди?
Чувствовалось, что клоуну мучительно скучно. В интервью он не видел никакого смысла и все, что собирался сообщить, рассказывал не однажды.
Репортер уперся пальцем в дужку очков, изобразил вдумчивую улыбку.
– Я думаю, над контрастом. Их веселит внезапное несоответствие.
– Согласен, – пасмурно кивнул комик. – Это понятно. Но что такое этот контраст?
Молодой человек задумался. Юморист словил комара, пожамкал его в кулаке, раскрыл ладонь, изучил, дунул, вытер о штаны.
– Противоречие между совершенным и несовершенным, – неуверенно сказал репортер.
Хозяин отмахнулся.
– Кнопка на стуле и ничего не подозревающий человек. Кто из них совершеннее?
– Кто из нас берет интервью? – терпеливо парировал газетчик.
Клоун пожевал губами. Он понимал, что хищная юность списывает его, как старую галошу.
– Вы рискуете выслушать небольшую лекцию. Не устанете? – Репортер снисходительно фыркнул, и клоун вперился взглядом в блокнот. – Никак, записывать собрались?
– Если не возражаете.
– Конечно, конечно. – Хозяин откинулся в парусиновом кресле. – Я потому спросил, что вряд ли это кого-то заинтересует. Впрочем, слушайте. Вот кнопка. Вот человек. Не зная о кнопке, человек на нее усаживается, и публика ликует. Вы говорите – контраст; в чем же контраст? В том, что это событие беспричинно. Из сущности акта усаживания никак не вытекает, что человек должен сесть на кнопку – наоборот.
Репортер перестал строчить.
– Какое же оно беспричинное? Кнопку подложили, человек не знал и сел на нее.
Клоун возвел очи горе.
– Это подоплека события. Она не отменяет того факта, что присаживание на стул исключает наличие кнопки. Но это грубейший пример, потому что контраст рукотворный. Над ним потешаются дети и недалекие взрослые, которые только осваивают юмор противоречия и учатся на элементарных примерах. Высший пилотаж – отыскание естественного контраста. Обнаружение противоречий, которых не может быть, однако они есть.
– Довольно витиевато, – заметил интервьюер, притоптывая ботинком.
Повеяло бездной.
– А я вас предупредил. Впрочем, дальше будет проще. Вы пейте чай, – пригласил клоун и пощелкал ногтем по чайнику. Тряпочная баба уже опрокинулась навзничь и пялилась в потолок.
– Мне еще ехать, – возразил газетчик.
– Ну, как хотите. Итак, перейдем к естественному контрасту. Возьмем какой-нибудь оксюморон – надеюсь, вам знакомо это слово? Так вот: пусть будет, скажем, «идиотская сосредоточенность». Вы не сердитесь, но именно этот контраст я читаю на вашем лице. С одной стороны – имеется идиот. С другой – состояние, подразумевающее интеллект. Несочетаемая пара, однако встречается сплошь и рядом. И людям смешно. Все еще не улавливаете, к чему я клоню?
Молодой человек, играя нагловатой улыбкой, пожал плечами и обошелся без слов. Хозяин согласно кивнул и впал на некоторое время в оцепенение, собираясь с мыслями. Затем заговорил в обещанном лекционном стиле.
– Писать смешное просто. Достаточно записывать то, что видишь, правильными словами. Впрочем, я не литератор, я артист… Я подвожу вас к идее, что люди смеются над чудом. Разве не чудом оказывается природное сосуществование двух неслиянных, но нераздельных явлений, которые не связаны причинно-следственным отношением? Глубокомысленный идиот невозможен, однако он существует и вызывает смех. Юмор, собственно, и есть Бог – кому еще заведовать чудесами? Человек улавливает в невозможном божественное присутствие и отзывается смехом. В Писании об этом кое-что есть. Например, история с апостолами, на которых сошла благодать, а окружающие решили, что те напились сладкого вина. Или Давид, беспричинно певший и плясавший перед Создателем…
