Вячеслав Иванов
О ЮМОРЕ, ПЯТНАХ И САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ
- Вот вы утверждаете, что чувство юмора - свойство безальтернативное. Оно или есть, или его нет. Ну что вы так горячитесь, право? Я же не спорю. Я только хочу сказать, что оно меняется с возрастом обладателя. Пристали: пример, пример... Где я вам его сразу выдумаю. А, впрочем, вот. Попалась мне на днях на стеллажах довольно-таки старая книжица. Раскрываю, а там на форзаце надпись наискосок: "Иванову в память о А.П. Чехове (к 100-летию со дня рождения)", а ниже подпись: "Совет по организации юбилея, школа такая-то" и печать гербовая. Смешно? Вам нет? Ну а я вот улыбнулся. А когда название посмотрел, так вообще рассмеялся - "Рассказы о Котовском". Нет, вам точно не смешно? Г-м-м... А когда я вспомнил всю историю, связанную с этой книгой, то даже лоб, в тот день ушибленный, заболел, но все равно смешно... Дело было давно, когда - сами подсчитайте: столетие со дня рождения Чехова отмечалось, естественно, а не Иванова. Иванову-то только-только тринадцать тогда исполнилось. Тем не менее был он уже известным (в школьном масштабе, конечно) артистом. Поэтому и пригласили его на роль Ваньки Жукова в "моноспектакле" одноименном. Роль - великолепная. Хотя бы тем, что заучивать ничего не нужно. Написал заранее письмо "на деревню дедушке" и читай вслух. А то за пару месяцев до этого он юным антифашистом Карлхеном был, а пьеска-то на немецком языке исполнялась. Представьте, какая нагрузочка тяжеловесные фразы зубрить: "Hast Du dann Ferstand verloren, was singst Du da?"* - да еще и роль при этом исполнять. Впрочем, меня немного в сторону повело, вернемся к нашему герою. Сцена практически в темноте. Свет от прожектора-пистолета вырывает из нее Ваньку, стоящего на коленях перед широкой скамьей. Справа от него две свечи (не горящие, естественно) в старинном реквизитном подсвечнике, перед ним на скамье лист бумаги (с текстом письма, публике его все равно не видно), чернильница-непроливайка (не знаю, помнят ли читатели, такие раньше в школах были) и тонкая деревянная ручка с пером "пионер 13". Ручки этого типа в Ленинграде "вставочками" называли. Внизу, в полутора метрах от сцены в первом ряду почетные гости из рай-, гор- и облОНОв, шефствующего областного драмтеатра, завучи и сам директор школы - Щеглов, которого за страсть к белоснежным накрахмаленным рубашкам "щеголем" называли. Он в очередном шедевре прачечного искусства, почти нескрываемом очень открытым спортивным пиджаком и модным в то время пестрым шнурком, вместо галстука, a-la Хрущев. Далее зал пропадает во мраке. Ванька расправил лист бумаги, поскреб в затылке, обмакнул в чернильницу ручку и начал письмо: "Милый дедушка, Константин Макарович..." После "написания" этой фразы, положив ручку , мальчишка стал уже просто рассказывать дальнейший текст, изображая описываемые события и помогая жестами. Он увлекся, зал тоже увлеченно смотрит и слушает. Даже простуженные перестали чихать и кашлять. Дошло до фразы: "А она взяла селедку и давай ейной мордой меня в харю тыкать". Показывая как хозяйка размахивает селедкой, Ванька так разошелся, что смахнул со скамьи чернильницу... И кто только назвал их непроливайками! Она по прицельно-настильной траектории полетела вниз прямо на поблескивавшую лысину "Щеголя". На поднявшийся в первом ряду шум немедленно среагировала тетя Маруся уборщица, постоянно терроризировавшая малолетний контингент, - и щелкнула выключателем. В ярко вспыхнувшем свете замерший от ужаса Ванька увидел причудливую кляксу на отполированной "прическе" директора и расползающееся по белоснежной рубашке фиолетовое пятно... Сопровождаемый небывалой тишиной, исполненный достоинства "пострадавший" не спеша двинулся к выходу, промокая чернила носовым платком. Но как только захлопнулась дверь, зал буквально взорвался хохотом. Ребятня вообще сползла со стульев. Взрослые прикрывались платками или начинали искать что-то на полу. Ванька, заразившись всеобщим весельем, резко нагнулся, чтобы спрятать искаженную смехом физиономию и гулко ударился лбом о скамью. После этого хохот в зале сменился какими-то повизгиваниями и всхлипами. Чеховский вечер явно удался... Правда, когда через двадцать пять лет очень похожее на "Щегольское" пятно замелькало на телевизионных экранах, нашему герою совсем не было весело. Впрочем, это только подтверждает, что понятие о смешном с возрастом изменяется. Ты с ума сошел? Что ты здесь поешь? (Между прочим, последние в жизни слова А.П. Чехов произнес именно по-немецки, сказав : "Ich sterbe".
* (нем.)- "Я умираю")
