Общение с реципиентами помогает смягчить боль утраты… В целом, обмен мыслями и эмоциями идет на пользу как семьям доноров, так и реципиентам, а также их родственникам и друзьям… дар жизни… Некоторым требуются месяцы и даже годы на то, чтобы решиться написать и/или получить такое письмо. А некоторых вы не увидите никогда.
Центр поддержки семей доноров
Четыреста дней
Четыреста. Я мысленно повторяю это число, снова и снова. Вцепившись в руль, заполняю им внутреннюю пустоту. Я не могу не выделить Четырехсотый день среди прочих. Он заслуживает чего-то особенного. Особого признания. Как Триста шестьдесят пятый день, когда я отнесла цветы его матери, а не к нему на могилу, потому что знала: он хотел бы, чтобы я поступила именно так. Или как день его рождения четыре месяца, три недели и один день спустя. В Сто сорок второй день.
Я провела этот день в одиночестве, потому что не представляла, как вынесу встречу с его матерью и отцом. А еще потому, что крохотная частичка меня втайне надеялась: вдруг, ну вдруг, если я буду одна, то случится чудо, и он вернется, ему исполнится восемнадцать, и все запустится заново с того момента, где прервалось. Мы вместе закончим школу, подадим документы в один и тот же колледж, сходим на выпускной, а после вручения дипломов подбросим наши академические шапочки вверх и, пока они будут падать с неба на землю, поцелуемся в сиянии солнечных лучей.
Когда чуда не произошло, я завернулась в его свитер, который, если то была не игра воображения, все еще хранил его запах. Завернулась туго-туго и загадала желание. Я пожелала, чтобы мне не пришлось проживать все это без него. И мое желание сбылось. Последний школьный год прошел, как в тумане. Я не отправила документы в колледж. Не пошла выбирать платье на выпускной. Я забыла о том, что есть солнечный свет и небо, созданное затем, чтобы под ним целоваться.
Дни тянулись один за другим непрерывной, нескончаемой чередой. Но эта обманчивая бесконечность могла исчезнуть в мгновение ока. Как разбившаяся о берег волна.
Как биение сердца.
У Трента было сердце атлета: сильное, с размеренным сердцебиением на десять ударов медленней моего. Бывало, мы лежали, обнявшись, грудь прижата к груди, а я старалась дышать его дыханию в такт, чтобы обманом успокоить и сердце. Не выходило, ни разу. Даже три года спустя мой пульс разгонялся просто от его присутствия рядом. Но мы нашли нашу собственную синхронность. Его сердце стучало ровно и медленно, а мое заполняло тишину в интервалах.
Четыреста дней. А сколько ударов сердца? Не счесть.
Четыреста дней в мире без Трента и всего несколько мест, где он остался существовать. И до сих пор никакого ответа из одного из них.
Сзади сигналят. Гудок выдергивает меня из мыслей в реальность, отвлекая от нервной тошноты в животе. Водитель в зеркале заднего вида костерит меня, обгоняя – кулак сердито воздет в воздух, рот через стекло выплевывает вопрос: «Какого черта ты делаешь?»
Садясь в машину, я спрашивала себя о том же. Я понятия не имею, что именно делаю, но знаю, что иначе я не могу. Я должна увидеть его – из-за того ощущения, которое подарили мне встречи с другими.
Первой из реципиентов с родными Трента связалась Нора Уолкер. Мы знали, что и реципиентам, и семьям доноров можно в любой момент найти друг друга через трансплантационного координатора, и все же ее письмо стало для нас полной неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как оно пришло, и попросила прийти. Мы сели вместе в светлой гостиной, в доме, где было столько воспоминаний, включая самое первое – о том, как я в пятый раз бежала мимо него и надеялась, что сегодня меня заметят.
Услышав, что меня пытаются догнать, я перехожу на шаг. Его голос, тогда еще незнакомый, с трудом втискивает между вдохами и выдохами слова.
– Эй!
Вдох.
– Постой!
Выдох.
Нам было по четырнадцать. До этого момента мы были чужими. До этих двух слов.
И вот, когда я сидела с матерью Трента на том самом диване, где мы с ним обычно смотрели кино, лопая один попкорн на двоих, случилось так, что слова одной незнакомой женщины вытянули меня из темноты одиночества, где я существовала уже очень давно. После ее письма, написанного дрожащей рукой на хорошей бумаге, я воспряла. Оно было простеньким. С глубокими соболезнованиями. С глубокой признательностью за то, что Трент подарил ей жизнь.
Вечером, вернувшись домой, я написала Норе ответ, свое личное спасибо за то светлое чувство, пережитое, пока я читала ее письмо. На следующий день я написала еще одному реципиенту, потом второму, третьему – всем пятерым. Анонимные послания анонимам, которых я хотела узнать. Когда я отправила письма координатору, во мне поселилась робкая надежда, что они ответят. Что они заметят меня – как он.
Я оглядываюсь через плечо. Да, это он. Улыбается, в руке подсолнух со стеблем выше меня; корни подметают асфальт.
– Я Трент, – говорит. – Переехал недавно в дом вниз по дороге. Ты живешь где-то рядом, да? Я всю неделю смотрю по утрам, как ты бегаешь. Ты быстрая.
Я покусываю нижнюю губу, шагая с ним рядом. Мысленно улыбаюсь. Еле удерживаю в себе признание, что стала сбрасывать скорость на подходе к его дому с того самого дня, как он вышел из притормозившего на обочине грузовичка.