Сослагательное наклонение (лат. modus conjunctivus или subjunctivus) выражает намерение, осуществление которого зависит от известных определенных обстоятельств.
Википедия
По-настоящему его кличка Брайт, хотя зовут все Малыш.
Маша, дочурка, просила братика. Будто не понимая, о чём разговор, мы с мамкой купили щенка. Но назвать собаку «брат»? Не поймут. Добавили букву «й».
Была и ещё одна причина завести четвероногого друга.
Есть дети, которые всюду с родителями шлындают, уши греют. Племяш у меня, тринадцать лет парню, всё-оо за папой-мамой хвостиком. Мы сидим, водку пьём – он ушничает. Лишнего не скажешь. Дочка же ни в какую не желала с нами в гости ходить. А оставлять её без присмотра страшновато. Срочно требовалась заботливая нянька плюс отважный охранник – в одном. Причём, чтобы это была самая умная, самая красивая, самая преданная на свете собака. Как знаменитый Мухтар!
Восточно-европейская овчарка.
Мы, когда увидели щенка, поняли: он никогда не станет медалистом. Узкомордый, узкогрудый, с длинной шерстью. Постав лап узкий. (Балерина, шестая позиция.) Зато какой славный, ласковый! Пушистый-пушистый! Медвежонок. Моя щекой к нему прижалась и оставить уже не смогла. Наш Малыш!
С появлением щенка мы надеялись заодно выковать у дочери чувство ответственности. Мамка взяла с Маняши долговую расписку, что та «обязуется убирать за ним, выгуливать по три раза на дню». Доча читать-писать не умела, срисовывала буквы с образца. Старалась. Но клятва что? Формальность! Составили так… для порядка, ребёнка помыкать. Разве ей углядеть за крупной псиной? Столько хлопот. Весной – грязюка. Вымажется по уши. Лапы ему вытру, а толку-то? Рыжая вода с живота течёт. Прячется за открытой дверью, чтоб не выгнали на улицу. Сплющится, словно борзая. В глаза просительно смотрит: «На холод не гоните». Брошу коврик к порогу, не знает, как и благодарить. Засмущается, хвостом завиляет.
Ложимся спать.
Выжидает, когда засопим… Потихоньку, потихоньку щемится в спальню.
Моя грозно:
– Куда лезешь?.. (Затаится. Может, не ему…) Тебе, тебе говорю.
Крутанётся. Растает в темноте.
Минута проходит, две… Опять – к нам, к нам, к нам. Приползёт, вытянется вдоль кровати, тяжело-полно выдохнет: «М-ммуу». («Вся семья вместе. Заботы позади. Можно спокойно заснуть».) Я руку опущу, почешу за ухом. Полная идиллия…
Как-то раз забыли прикрыть дверь в спальню, он стянул плед, отогнул одеяло, расправил хозяйскую кровать! И – на белую простынку. Дрыхнет на спине, храпит: «Хх-рррррр!». Мужик-мужиком. Брюла набок, язык завалился, слюнка – на крахмальную наволочку. Моя застукала. Как гаркнет! Он спросонья подхватился – к окну, лапы на подоконник и на пустую улицу:
– Ы-рррр! («Бдю!»)
А у самого морда заспанная, мятая. До чего клоун пёс…
Вначале сомневались, как его возьмём в общий дом? Будет лаять. Не-ет. В дверь позвонят, постучат, если он в квартире один – пасть на замке. Молчит. Носом воздух втягивает, прислушивается: «Будут ломиться или уйдут?».
Мебель царапать или грызть? Даже не пытался. Единственное – испоганил уголок дивана. Я наложил заплаточку и поимел шикарную возможность его попрекать:
– Это кто сделал? А?! Брайт?
В таких случаях я обращался к нему официально, показывая своё «фэ».
– Спрашиваю, кто сделал?
Голову опустит. Уши заложит, виноватый такой. Я дово-о-олен… Пристрожил.
Ведь все Малыша только баловали, сюсюкались. Тёща приходит, садится в кресло и берёт «внучка» на руки. Он привык. Пока на руки не возьмут, будет следом ходить. Будет пищать, ныть, канючить: «Всё плохо. Меня тут не любят. Бабушка на ручки не берёт». Такой слюнтяй! Такой нытик! В детстве залезал целиком. Позже, когда вымахал кобыляка и весь не помещался, клал ей на колени передние лапы.
Ещё бы ему не вымахать… Ел – без меры.
Мамка из детсада ведро жорева притаранит – сметёт за раз. Разляжется, любуется надутым животом и всё равно ещё печенюшку, вроде бы, съел. Шлифанул.
Конфетку проглотит и станет всем своим видом показывать, что не распробовал. Начнёт демонстративно в зубах ковырять, причмокивать, облизываться, сиротливо оглядываться. Какое тут сердце выдержит?! Исполняю команду «Апорт!».
По воскресеньям пёсик любил с мамкой блины печь.
Она что? Лишь тесто замесит, на сковороду наливает, блинчики переворачивает и стопочкой складывает, а уж дальше всё он. Сам! Каждый блин сосчитает, взглядом проводит. Румяный блинчик ему на нос положишь, без команды не съест. Сидит, затаив дыхание, масло сочится по морде, слюна течёт. Сначала выполнит обязательную программу: «Сидеть!», «Лежать!», «Стоять!». Подряд, без напоминания. Ползать вот не умел. Башку опустит, передвигает по полу передними лапами, а задница торчит. Такая корма плывёт!
– Взять! – эту команду он обожал…
Хоп! – нету блинчика.
Считается, что свою еду овчарка никому не отдаст. (Дай, думаю, проверю!) Моя угостила пса сахарной косточкой. Я руку медленно тяну… Он растерялся: то на кость глянет, то на меня. Занервничал. Вопросительно зарычал. Велюровые щёки, вибриссы подрагивают.
