Не знаю, почему я проснулась — вчера алкоголь не употребляла, режим соблюдала, за весь день всего одна чашка кофе, к тому же была на занятии по пилатесу и несколько часов провела, копаясь в саду, — тем не менее я проснулась. И не могла больше заснуть.
На улице, в саду, орала то ли кошка, то ли лисица. Издалека, с восточной эстакады, доносился гул запоздалых машин. Но для самолетов было еще слишком рано. И слишком рано было еще вставать.
Через минуту я решила пойти в ванную, принять снотворное, которое во Франции можно купить без рецепта. Главное — успокоиться. В моей голове метались две мысли, неразлучные, словно спаривающиеся мотыльки. Первая: Гидеон почти на всю неделю уехал на выставку датской мебели, для которой спроектировал табурет. Значит, в этом месяце я не смогу забеременеть из-за его отсутствия в разгар моей овуляции. И вторая: лилии. Я совсем про них забыла, что на меня не похоже.
Я ходила по магазинам с Донной. Она убедила меня потратить деньги на кристалл, чтобы повесить его в холле и замедлить скорость течения энергии ци, которая, по ее словам, стремительно врывалась через парадную дверь, устремлялась вверх по лестнице и заставляла моих гостей чувствовать бренность своего существования. Я хотела ее вежливо поблагодарить, но вместо того заметила, что Гидеон будет против. В конце концов, мой супруг — поклонник минимализма и страстный защитник природы, он верит в натуральное орошение полей дождем, ветряные мельницы и материалы, пригодные для вторичного использования. Журчащие домашние фонтаны и статуи сидящего Будды совсем не в его стиле. Однако Донна уговорила меня купить кристалл и повесить его высоко под потолок на невидимой нити и пообещала: единственное, что заметит мой муж, — это приток удачи и денег.
— Кристалл поможет мне забеременеть? — спросила я, давая свою кредитную карточку, чтобы заплатить за необходимую, по ее словам, вещь, которая оказалось на удивление дорогой.
— Не обещаю тебе младенца к Рождеству, но определенно поможет. Так же как и медные колокольчики в дверях. В течение тысячелетий кристаллы обладали мощной целительной силой, Клэр. И если ты будешь следовать своим путем…
Мы были так поглощены этой стекляшкой — мне удалось отговорить подругу от Будды и медных колокольчиков, — что я забыла вернуться к Молтонам и закрыть лилии стеклянными колпаками или перенести цветы в теплицу перед тем, как пересадить. И теперь нежные лилии, которые я купила в «Крокусе», с похожими на звездочки бледно-голубыми крапчатыми бутонами, могли так никогда и не зацвести.
Чтобы отвлечься от мысли, зацветут или не зацветут лилии, и от саднящей печали, что я тоже могу остаться растением без цветка, впустую растратив свой аромат, я встала.
Я подняла глухие кремовые жалюзи — у нас нет ни занавесок, ни ковров, ни балдахинов. Карма страдает, если какая-либо материя касается поверхности, по которой ходят в уличной обуви. Потом я распахнула окно и выглянула наружу.
Было, несомненно, прохладно, но мне не показалось, что подморозило, хотя в прогнозе погоды что-то упоминалось о поздних заморозках. Я всматривалась в наш общий сад — похожий на сквер, прямоугольный, с двумя короткими и двумя длинными сторонами по улицам Лонсдейл-гарденс и Колвилль-крессент.
По Лонсдейл-гарденс не было ни огонька. Чего еще можно ожидать от места, где большинство жителей — семьи с детьми школьного возраста или банкирами или и теми, и другими вместе. Банкирам приходится являться на работу на полтора часа раньше, чем детям в школу, так что здесь обитают жаворонки, а не совы.
Центральная часть сада — газон, окруженный тропинками. Хотя она похожа сейчас на залитый темнотой пруд, но все равно можно разглядеть очертания огромной лужайки и ясеней возле белых оштукатуренных стен домов напротив.
Задний фасад дома семейства Эйвери, последнего в ряду домов, внезапно залил яркий белый свет. Кто-то включил сигнализацию — лиса или кошка, какой-то «злоумышленник». Я продолжала вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть тень лисицы, с видом хозяйки сада исчезающей в зарослях.
Затем, как раз в тот момент, когда свет должен был погаснуть, я заметила фигуру женщины, проскользнувшей между стульев и кадок с цветами, мимо старого гаража, покрытого плющом, к воротам в глубине сада Эйвери. Женщина держалась, нащупывая задвижку, и я смогла разглядеть, кто же это в убийственном наряде из коротенькой белой ночнушки, роскошной накидки цвета карамели на плечах и зеленых резиновых сапожках от Хантера. Ее длинные загорелые ноги сливались с темнотой, и все, что я увидела, было то, как подол ее ночной рубашки, словно привидение, промелькнул вдоль тропинки и скрылся в саду по соседству.
К тому моменту, когда в саду снова стало темно, мне удалось найти только одну причину, по которой Вирджиния Лакост могла украдкой выйти из дома Эйвери в — я посмотрела на часы — три утра.
Перед моим внутренним взором всплыл образ Боба в голубой рубашке и хлопчатобумажных брюках цвета хаки (почему-то я всегда представляю его себе одетым именно так). Боб — суровый, грубоватый республиканец и, по моему мнению, не обременен излишками обаяния.
