…но в ночь гнева все не так —
и жена не жена,
и душа не мила…
…кто прядет лен, кто прядет шерсть,
кто прядет страсть, кто прядет месть —
а я спряду твою смерть…
(Hellawes)
Я подняла голову и поймала ноздрями поток ветра с реки. Воздух пах рассветом. Поднявшись с земли, я потянулась, разминая затекшие за ночь лапы, и потрусила по звериной тропе. Торопиться было некуда, солнце встанет через полчаса, этого времени хватит, чтобы добежать до избушки.
Перед поляной, на краю которой живу, я свернула с тропы и высокими прыжками помчалась по мокрой от росы траве. За верхушками сосен небо застенчиво покраснело, но солнце еще не показалось. Обежав поляну, я выпрыгнула на едва заметную дорожку среди высоких, в человеческий рост, папоротников, и рысцой, обгоняя дневное светило, норовящее застать меня врасплох, пробежалась по ней до самого порога своего лесного убежища. Лучи солнца полоснули по верхушкам сосен, и вместе с первым потоком света, коснувшимся волчьей шкуры, я перекувыркнулась через голову и поднялась с земли. Босые ступни опять потеряли чувствительность после ночи беготни по лесу, а кожа, залитая лучами утреннего солнца, постепенно увлажнялась — так бывает, когда превращение происходит слишком быстро. Волки потеют, только когда высовывают язык, поэтому, перекинувшись, я всегда чувствовала, как покрываюсь испариной. Повернувшись к солнцу, я зажмурилась, отбросила с лица длинные пряди седых волос и подняла руки, позволяя свету омыть обнаженное тело. Когда кожа высохла, быстрыми движениями пальцев заплела косу и шагнула в темноту избушки. Подняла со скамьи льняную рубаху, надела ее через голову, забросила косу за спину и села к станку.
Полотно было почти готово — прозрачная, как паутина, ткань призрачно мерцала в сиротливом луче солнца, просочившемся сквозь бычий пузырь окошка и испещренный россыпью крошечных беснующихся пылинок. Я растянула ткань на пальцах и посмотрела на свет сквозь нее — сложное переплетение нитей заставило меня замереть в восхищении. Оставалось доткать совсем немного, с полпальца. Я уверенно взялась за челнок и тихо, под нос замурлыкала Ткальную Песнь:
Беги сквозь пальцы, нитка,
Соткись же, полотно —
Смертельная накидка —
На все века одно.
Впитай ты блики солнца
И нежный лунный свет,
Пусть он ко мне вернется
На ночь сквозь десять лет.
Я соткала из жизни
Очарованную сеть,
Я собралась на тризну,
Где правит миром смерть.
Через три часа саван был закончен. Я бережно свернула его и положила на дно кожаной сумки из оленьей шкуры. Подумав, бросила туда же краюху хлеба и вышла из избушки. Лес молчал, залитый уже разгорячившимся солнцем, в воздухе не чувствовалось ни малейшей опасности. Я уверенно шагнула на тропинку и через секунду окунулась в чащу папоротника — я шла к ручью, чтобы перед дорогой вдоволь напиться его священной для меня воды. Босые ступни опять обрели чувствительность, подошвами ног я ощущала ковер хвои на тропинке, нежную влажность земли и легкое покалывание мелких камешков. Папоротники кончились, я погрузилась в лес. Звонкие стволы сосен млели под солнцем, наполняя воздух ароматом горячей смолы, ни единое дуновение ветра не тревожило гордые ветви, и только журчание уже близкого ручья нарушало сонную тишину леса.
Быстро спустившись по тропинке, ведущей через каменистый овражек к серебристым звонким струям, я наконец погрузила ноги в студеную воду. От холода тут же заломило кости, я задохнулась, но стерпела первый приступ боли, а когда он миновал, открыла мокрые от слез глаза и запела священную Песнь Ручья, чуть покачиваясь в такт и хмелея от дурманящих запахов летнего леса:
Ой, вода ты быстротечная!
Мать твоя — земля великая,
А отец твой — время вечное,
Что играет солнца бликами.
Ты мои омой же ноженьки,
Дай им силы и терпения,
Чтоб не стерла их дороженька!
Дай глазам моим ты зрение,
Дай ты слуху мне оленьего,
И чутья мне дай звериного,
Унеси с собой сомнения,
Дай найти его, единого
Нам врага — тебе и мне, сестра,
Что не ждет меня который год,
Не мечтает тихо у костра,
Без меня спокойно ест и пьет.
Окончив пение, я встала на колени в воду и умыла лицо, руки и шею обжигающе холодной водой, вдоволь напилась и вышла из воды. Поднявшись немного вверх по течению, нашла огромный пень, вросший в берег и покрытый клочьями серого мха, и взобралась на него. Глядя на бегущие подо мной прозрачные игривые струи, я вспоминала давно ушедшее время…
…Одиннадцать лет назад, в такой же летний день, я отдыхала на этом пне после ночи в чаще и пела. Внезапно слух мой уловил далекий хруст веток, а нюх подсказал, что к ручью через лес движется всадник. Я решила подождать смельчака, рискнувшего забраться в эти глухие места. Наконец он появился из-за прибрежных кустов, я прекратила песню и повернулась к нему лицом. Он был смугл, черноволос и невысок ростом, с яркими, как угли, черными глазами и красивыми сильными руками, твердо сжимавшими узду беснующейся лошади. А та выворачивала белки глаз, трясла красивой головой, била пушистым хвостом по бокам и затравленно храпела, грызя удила, с губ ее падали клочья розовой пены. Она была умнее человека и, учуяв зверя, в ужасе стремилась убежать. Но всадник попросил меня дать ему напиться. Я пожала плечами и, спрыгнув с пня, подошла к воде. Струи всегда прозрачной воды внезапно помутнели, трижды я зачерпывала воду, и трижды выплескивала ее себе под ноги. Наконец мне показалось, что вода стала чище, я набрала полную пригоршню и протянула ему сложенные лодочкой ладони. Он крепко ухватил меня за запястья, коснулся мокрых пальцев губами и посмотрел мне в глаза. Словно во сне, я увидела, что сейчас случится, так и произошло — он мгновенно, змеиным движением нагнулся, схватил меня в охапку, перебросил через седло и пустил обезумевшую лошадь вскачь.
