Время сножизни таяло. Обратный отсчёт был неумолим: ещё пять минут, и я вынырну в раскалённой, пыльной реальности. Жестокой, разбитой на острые осколки реальности Ойкумены, в которой мне, как никому другому, не место.
Пекло стеклоплавильного цеха — вот что ждало меня впереди. С лица уже отслаивалась кожа, но иначе драгоценных часов для оплаты сножизни мне не заработать. Ничего не поделаешь: пси-диагностика не посулила мне никаких особых талантов, а значило это лишь одно — быть пыльной робе моей второй кожей!
Ещё эти псивизоры… Что службе безопасности Ойкумены понадобилось от меня, простого рабочего? Зачем они врываются в честным трудом заработанные грёзы? Да и теперь ещё настойчиво приглашают к себе — накануне вечером прибежал посыльный с повесткой…
Тихо. Личный сон, право на который получил не так давно, я выдумал почти беззвучным. Лишь рыбёшка негромким всплеском тревожила гладь студёного пруда да безымянная нимфа — его жительница — приглушённо смеялась в узкие ладони, дразня едва прикрытой наготой.
Меня никогда не прельщали возможности Социума — общей сножизни Ойкумены, хоть и потрачено там немало времени. Даже к игровым грёзам оставался я в общем-то равнодушен. Мой расколотый грохотом завода внутренний мир просил лишь её. Тишины.
Дальше десяти метров от пруда деревья сливались в сплошной грязно-зелёный фон. Но каких трудов стоило выдумать даже это! Я всё сделал сам, без подготовки и помощи улыбчивых девиц Ойкумены, которые драли баснословное время за создание личного сна. Наверняка даже их приторно-дружелюбный оскал закладывался в плату.
Я вдохнул полной грудью. Сколько раз ловил себя на мысли, что готов отдать всё, только бы не видеть отсутствующих взглядов толпы, не чувствовать изнурительного пекла цеховых печей, не рвать себе жилы, зарабатывая и зарабатывая время для грёз. Отдал бы всё, чтобы позабыть Ойкумену. Чтобы Ойкумена позабыла меня.
Счётчик пробуждения был не голосом даже, а просто пониманием — осталось столько-то. Прохлада от затянутой туманом воды ласкала кожу — тут, в грёзах, не обожжённую, не покрытую извечной коркой высохшего крема. Здесь я не один из. Здесь я просто — один. Сонный бог, создатель миниатюрного мира в скорлупе из тишины…
Я поднялся — три минуты до выхода в реальность.
Оглядеться. Вдоволь насмотреться на спокойную гладь пруда перед длинным днём в аду. Надышаться свежестью его тумана, хоть и невозможно это.
Две минуты.
Всякий раз становилось не по себе. Будто не очнуться нужно, а прыгнуть в бурлящий котёл, и нет никакой гарантии, что уцелеешь. Безмятежность окружённого цепенеющими деревьями пруда таяла, ускользала; на смену ей нарастал вал гулких мыслей: успеть взять сверхнорму… попасть к псивизорам до завтрака на заводе… сегодня или завтра плановый осмотр?.. говорят, доходяга Носок зачем-то искал меня…
Минута. Чёртово желание вынырнуть уже, не мучиться. Ну почему так? Почему даже тут я должен страдать?!..
Вдох. Горло обожгло, и защипало глаза. Тело обдало жаром: ад есть ад — даже ранним утром температура в спальных боксах окраин нередко приближалась к тридцати двум градусам.
Я сел, растирая сухие глаза. Больно. Песок, чтоб его! Врач говорит — дело в песке. Роговица, мол, цела, прописал капли и посоветовал — мудро, поверх приспущенных очков, что на нашем заводе как раз и делали — сменить место работы. Ему легко говорить. Он спец. Я же просто работяга — где я возьму часы сножизни? А без туманного пруда я уже не жилец…
Соевые листы пересохли — в спешке перед сном они так и остались на столе. Теперь, казалось, ел наждачку. Всё горло исцарапал, запивая по полглоточка тёплым мутным фильтратом. Сам виноват. Но до завтрака на заводе ещё далеко.
Пока жевал, вялым полупрозрачным мотыльком трепыхалась неясная мысль. Назойливая такая и непоседливая — никак не получалось сфокусироваться на ней. Только вроде бы вышло, вот-вот, сейчас… а мотылёк опять «фррр!» надорванными крыльями, и прочь. Брезжило чувство, что я что-то забыл, упустил, потерял. Что-то важное, неотъемлемое. Как часть себя…
На выходе из бокса снова накатила волна жара. По правде то и не жар был даже, а так, разминка. Но после сна и безобидные сорок чудились пеклом геенны.
Привычно держась мест, где днём стелилась тень от фотофильтров, я поспешил в сторону далёкого Шпиля — огромной узловатой башни в самом центре Ойкумены. Завод мой громыхал совсем в другой стороне, но в повестке значилось: рекомендуется явиться до восьми ноль-ноль. Это их «рекомендуется» лучше уважить. У них и так от удивления чуть глаза не повыпадывали, когда я самостоятельно сконструировал личный сон. Цеховые говорят, будто никто до меня не делал этого… Мол, не психоактивные не могут творить внутри сна, только потреблять. Так-то оно так, но у меня ж получилось! Впрочем, внимание лишний раз лучше не привлекать — мало ли чего.
Никто до меня… Я попытался вспомнить кого-то ещё, наверняка ж были умельцы, но не смог. И опять затрепыхался прилипший изнутри к затылку мотылёк. Слабеющий час от часа, почти уже невидимый.
Неприятное ощущение. Как забыть вдруг собственное имя.
В такое время на улице людно. Мальчишки-посыльные бегут по адресам, рабочие с окраин тянутся сплошной серой массой к вечноголодным зевам подземок, а в вышине трассируют опознавательными огнями редкие дроны, протяжно и тонко воя в унисон нечастым фотокарам.
