Красное солнце медленно уплывало за горизонт, завершая последний майский день, последний день моего пребывания дома и вполне возможно последний день моей жизни.
Его огромный диск на фоне синей дымки смотрелся сказочно, всем своим видом сообщая, что весна подошла к концу и уже завтрашний день будет по-летнему ярким, душным и жарким, как и всегда в моем родном Приграничье.
— Грустишь. — Отец приблизился не слышно, опустился на валун рядом со мной, обнял за плечи. — Боишься… чего-то?
— И да, и нет, — ответила, как на духу, отвернулась от багряного заката, и чтобы папа не увидел мокрых дорожек на моих щеках, украдкой их стерла.
— Просто… я… немного устала. И в этом нет ничего… страшного. И… — Постаралась заверить, не сипя, но получалось плохо: — Все замечательно, пра-а-а-авда.
А на самом деле все ужасно! Потому что мой самоотверженный поступок оказался несусветной глупостью, прямо указывающей на мою наивность и недальновидность.
Решение во что бы то ни стало спасти команду запасных королевских смертников и дать им лучших тренеров обернулось против меня. Оказывается, если тебя по доброте душевной угораздило подписаться на тренировки вместо болезного Графа, то и играть ты будешь вместо него. И никакие оговорки о временной необходимости и обстоятельствах здесь не помогут, нужно было внимательней читать те самые неприкаянные книги.
Что ж я была готова принять свою ошибку и наказание за нее понести. Подумаешь сложность! Если Сули их пройти смогла, смогу и я.
И право слово, после встречи с Эррасом Тиши я предполагала, что попаду на игры Смерти, даже внутренне была к этому готова. Вернее, почти готова, совсем чуть-чуть, на капельку я была к этому готова, но никак не у тому, что случилось… Мне стало страшно, когда о моем участии узнали Бруг и Равэсс, еще страшнее, когда от известия на генерала Сули снизошла молчаливая оторопь, совсем жутко, когда своего секретаря увидел бледнеющий декан Горран и невыносимо, едва Нваг-нваг Севой чуть слышно молвил:
«Бедный Гер». И не понять, почему они хоронят раньше времени, тем более обоих, если на игры записалась только я. Но на этот и другие вопросы мне никто не ответил.
Смертники зло рыча ругались на чем свет стоит, Сули молчала, декан прожигал взглядом черных глаз, явно желая превратить меня в кучку пепла или заставить исчезнуть.
Понятное дело в силу простого человеческого происхождения я не сделала ни того, ни другого. Раздосадованный этим горец приказал собираться и вместе с сумками порталом отправил меня домой на законные три дня отгула.
И вот я дома… В кругу семьи, среди счастливых лиц и радостных голосов, томлюсь неведеньем и молчу как партизан, вернее молчала, пока отец не подошел. А дальше, как это всегда бывало со мной, ни с того, ни с сего на меня набежало. В смысле, слез соленое море набежало и через плотину самообладания прорвалось…
— Ну-ну, полно тебе, не плачь, — дорогой родитель тут же сгреб меня в объятия и, не страшась смертельного дара, в макушку поцеловал. — Ты справишься… даже не сомневайся. И если хочешь, мы с матерью свечу в храме поставим. Но я уверен, ты вернешься домой целой и невредимой, да еще с трофеем!
Несколько мгновений я не могла понять, о чем он, а вот потом дошло.
— Вы знаете?!
— Знаем. — Он обнял крепче, не позволяя мне вырваться.
— Все?
— Да. — И предвосхищая мой следующий вопрос, ответил: — Октован Кворг письмом сообщил, как только увидел заявку участников на игры.
Вот так дела. Перед глазами чередой пролетели последние три дня: счастливые лица родных, громкие застолья, шутки и анекдоты, байки, льющиеся рекой, словом, никаких отклонений от моих приездов из ведической школы. Никто не плакал, не ругал и не хоронил заблаговременно.
— Что же это получается… — Я медленно отстранилась от отца. — Вы все знали и молчали?
— Да, — просто ответил он. Стер с моих щек последние слезы, ссадил обратно на валун и указав на горизонт, сказал: — Видишь, в свете последних солнечных лучей блестит крона трехсотлетнего дуба.
— Вижу. — Кажется, сейчас дорогой родитель выдаст притчу. В такие мгновения он менял личину строгого и сдержанного отца на мягкого и простоватого батю, каким его видели только родные и очень редко жители деревни. За этими мыслями я упустила из вида, что рассказы у главы нашего семейства бывают не только поучительными, но и сверх меры короткими, поэтому услышала только: — …так вот, ты как он!
— Я дуб? — если бы мои глаза не были после слез и без того припухшими и большими, они бы увеличились вдвое.
— Ты явный глухарь, Наминка, — пожурили меня.
— Я просто…
— Понял-понял, витаешь в облаках.
— Угу. — Шмыгнула носом и потупилась, — выбираю шелк для гроба.
— Рано. — Отец ласково потрепал меня по волосам. — Мы думали, ты не родишься — родилась. Думали, не выживешь — выжила. Были уверены, что из-за дара сама на себя руки наложишь — не наложила. Боялись, что ты себя возненавидишь — обошлось.
Опасались, что обмолвишься о своем даре, и тебя казнят — и тут промах. А сколько раз мы с матерью, слыша звоночек почтового голубя, ожидали получить похоронку или приглашение на твою казнь… — Он длинно присвистнул и улыбнулся. — Но как видишь и этого не случилось. Ты без проблем поступила в ведическую школу. И проучилась там более двух лет, так и не вызвав подозрений на свой счет.
