Ему стало страшно.
Дрожащими руками он собрал нефрит, упаковал в коробки. Драгоценный нефрит… такой древний… Небесный камень… Человеческая мечта, воплощенная с почти нечеловеческим искусством и нечеловеческим терпением.
Мечта, которая вызывала в людях зависть и жадность.
Мечта, которая приводила к преступлениям, предательству, смерти.
Руки его стали холоднее нефрита, который он воровал, – одну вещь за другой, одну мечту за другой. Через липкие от пота ладони прошла целая культура древней нации, ее душа. Вот дракон, свернувшийся в причудливой позе. Ему три тысячи лет. Вот ученый-схоласт. Его кремовые одежды, выточенные из камня, кажутся почти воздушными. А вот мудрецы на склоне горы.
Мечты о прекрасном воплотились в тысячах оттенков нефрита – от снежно-белого до угольно-черного, от зеленого до голубого, красного, золотистого. Под солнечным светом любое из этих изделий начинало призрачно мерцать, словно светилась сама душа камня.
Уникальные творения. Бесценные. Непревзойденные и неповторимые.
Семь тысячелетий развития великой национальной культуры лежали перед ним. Древние би – диски, олицетворявшие рай небесный; не менее древние кун – полые цилиндры, изображавшие землю. Декоративные церемониальные клинки и нарукавные повязки с выгравированными на них символами, истинное значение которых древнее самой человеческой памяти. Кольца, браслеты, серьги, кулоны, колье, подвески, брелки, пряжки, замки, чаши, ножи… Горы, облака, драконы, кони, рыбы, птицы, цветы лотоса, люди – мужчины и женщины – все, что вобрала в себя целая человеческая культура, выгравировано на камне, который сейчас, казалось, говорил на языке самой ее души…
– Быстрее, идиот!
Он едва не выронил древнюю чашу. И выронил бы, если бы чья-то рука молниеносно не перехватила хрупкое прохладное полушарие.
– Ч-ч-что… что ты здесь делаешь? Сердце бешено стучало у него в груди.
– Проверяю, как ты делаешь свое дело.
– Что?! Какое дело?
– Грабишь сокровища гробницы «Нефритового императора», разумеется!
– Я… нет-нет… Я не… Если это откроется…
– Не откроется, если сделаешь, как я скажу.
– Но…
– Слушай, что я говорю!
Он выслушал, весь дрожа. Страх сменялся надеждой, которую снова пересиливал страх. Он не знал, что сильнее. Знал только, что сам вырыл себе могилу и теперь готов на все, только бы не оказаться погребенным в ней.
Вор слушал и не знал, смеяться ли, плакать или бежать куда глаза глядят – подальше от соблазна, от шепота этого дьявола, призывавшего к неслыханному. В его устах все выглядело не правдоподобно просто. И ему нет больше нужды терзаться сознанием вины или опасаться разоблачения. Этот дьявол нашел другого виновника.
Осознав это, вор с облегчением рассмеялся.
Пошел упаковывать бесценный нефрит и вдруг обнаружил, что руки стали теплыми и пальцы больше не дрожат.
Лайэн Блэкли проснулась от громкого стука в дверь. Села в постели. Почувствовала, как колотится сердце. На мгновение показалось, что шум ей только снится. И неудивительно: девушка слишком устала. Вчера работала допоздна, так и сяк раскладывая и снова перекладывая прекрасные изделия из нефрита, добиваясь максимальной выразительности, – до тех пор, пока не убедилась, что нашла наилучшее решение для сегодняшней экспозиции на благотворительном аукционе.
Дверь содрогалась от ударов. Лайэн тряхнула головой, откинула тяжелые черные пряди со лба. Взглянула на часы, стоявшие на тумбочке у кровати. Шесть утра…
Она выглянула в окно. Над Сиэтлом занимался рассвет, но лучи солнца еще не коснулись окон ее старой квартиры на площади Пионеров, выходившей окнами на запад.
– Проснись, Лайэн! Это Джонни Тан. Открой дверь! Похоже, это и в самом деле сон. Джонни Тан никогда не переступал порога не только ее квартиры, но даже офиса, который находился здесь же, за холлом. Они вообще встречались крайне редко, по большей части когда Лайэн навещала мать в Киркленде.
– Лайэн!
– Сейчас иду. Одну минуточку.
Хорошо, что нет соседей, которые могли бы возмутиться по поводу такого грохота в субботу утром.
Лайэн откинула пуховое одеяло, набросила красный шелковый пеньюар – подарок матери на прошлое Рождество – и поспешила к двери. Отперла два замка, отодвинула засов.
– В чем дело? Что-нибудь с мамой?
– Нет, с Анной все в порядке. Она хочет увидеться с тобой до аукциона.
Лайэн прикинула, сколько дел намечено на сегодня. Если сделать маникюр самой, может быть, удастся выкроить время на визит к матери.
– Я загляну к ней сразу после того, как оформлю экспозицию.
Джонни кивнул. Однако похоже, он явился отнюдь не за этим. Во всяком случае, сейчас он не выглядел человеком, который получил то, за чем пришел. Явно встревоженный, он был похож на раздраженного зверя в клетке. Губы сжаты, скулы напряжены. Красивый мужчина, снова отметила Лайэн. Ростом чуть меньше шести футов, худощавый и стройный. Быстрый, ловкий, с широкой обезоруживающей улыбкой, которую сейчас он, судя по всему, был не намерен демонстрировать.
– Кофе у тебя есть? Или по-прежнему предпочитаешь китайский кофеин?
– У меня есть и чай, и кофе.
– Тогда я хотел бы черный. Я имею в виду кофе, а не чай. Лайэн отступила от двери, и Джонни прошел в квартиру.
