Небосвод несвободы

Небосвод несвободы

«Небосвод несвободы» — пятая книга стихов Александра Габриэля, включающая тексты 2013—2017 гг. Жанрово (хотя и в значительной мере условно) их можно отнести к философской и любовной лирике, в равных пропорциях подсвеченной иронией и драматизмом авторской интонации.

Жанр: Поэзия
Серии: -
Всего страниц: 17
ISBN: -
Год издания: Не установлен
Формат: Полный

Небосвод несвободы читать онлайн бесплатно

Шрифт
Интервал

© Александр Габриэль, 2017


ISBN 978-5-4485-8641-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из точки Б в точку А

Клочок

Воспоминанья — как к обеду пряники.
Спой, Кашепаров, нам про палисад…
Податься бы к себе в киномеханики,
две трети жизни прокрутив назад,
когда дела не превращались в навыки,
а жизнь пилась взахлёб и натощак —
бесспорна, как закон термодинамики
и липкий чад студенческих общаг.
Нестройная картина мироздания
стройней, когда в душе поёт Орфей…
И я шагал с не первого свидания,
как будто в жизни не было первей.
Лишь помнится, как старый клён сутулился,
а я всё шёл — взволнованный, хмельной…
И что-то сонно бормотала улица,
набухшая рассветной тишиной.
Не странно ль то, что нынче, в снежной замети,
где дремлет кучер, сев на облучок,
волной выносит на поверхность памяти
кусочек жизни, скомканный клочок.

1977

Морожко, фрукты — рядом, дёшево.
На пляже — тел беспечных крошево.
Все — вместе. Невозможно врозь.
Парник. «Спидола» беспечальная.
И море, как вода из чайника,
на блюдце бухты пролилось.
Семидесятые бровастые…
И чайки тучные, горластые
съестное припасают впрок.
Жара — как в пасти у Горыныча.
А в двух шагах от пляжа — рыночный
малороссийский говорок.
И серебристый пух качается,
и юность ниткой истончается,
над нами приговор верша,
и, сердце искушая, дразнится:
ведь дочь хозяйки, старшеклассница,
так обморочно хороша…
С момента миросотворения
на всё кинематограф времени
наносит шедевральный грим,
чтоб снова ожила архаика:
июль.
Посёлок Николаевка.
Ничейный полуостров Крым.

Каа

Стародавнее ломится в сны, прорывается изнутри,
и попробуй остаться чистеньким, в стороне…
На подъездных дверях было внятно написано: «Жид, умри!»
А когда я стирал эту надпись, то думал: «Не мне, не мне…»
Ну, а время вползало в души, хотело вглубь,
изменяло фактуру судеб, как театральный грим…
А отец собирал каждый лишний и даже нелишний рупь,
чтоб свозить и меня, и усталую маму на остров Крым.
Мы пытались продраться сквозь засыхавший клей,
оценить недоступных книг глубину и вес…
Жизнь казалась длиннее, чем очередь в Мавзолей,
но размытою, как повестка съезда КПСС.
Мы Антонова пели персидским своим княжнам,
исчезали по каплям в Томске, в Улан-Удэ.
Всё, что думалось нам, что однажды мечталось нам —
по стеклу железом, вилами по воде…
Притерпевшись давно к невеликой своей судьбе,
я смотрю и смотрю, терпеливый удав Каа,
как скрипучий состав, дотянувший до точки Б,
задним ходом, ревя, возвращается в точку А.

Кусочек детства

Ах, детство ягодно-батонное,
молочные цистерны ЗИЛа!..
И небо массой многотонною
на наши плечи не давило.
Тогда не ведали печалей мы:
веснушки на носу у Ленки,
ангинный кашель нескончаемый,
слои зелёнки на коленке.
Вот дядя Глеб в армейском кителе
зовёт супружницу «ехидна»…
И так улыбчивы родители,
и седины у них не видно,
картошка жареная к ужину,
меланхоличный контур школы,
да над двором летит натруженный,
хрипящий голос радиолы.
Вот друг мой Ким. Вот Танька с Алкою.
У Кима — интерес к обеим.
А вот мы с ним порою жаркою
про Пересвета с Челубеем
читаем вместе в тонкой книжице,
в листочек всматриваясь клейкий…
И время никуда на движется
на жаркой солнечной скамейке.

Так же

Был тем же запах книг и мяты,
и лето виделось во сне нам,
когда продрогших туч стигматы
водоточили мокрым снегом.
И дней похожих вереницы
летели в чёрно-белом гриме,
и осени с зимой границы
не охранялись часовыми.
И ночь такой же меркой точной
нам вымеряла грусть по росту,
и был наш мир чуть видной точкой
в чистовике мироустройства.
Тот мир включал и лёд, и пламень
под хоровод дождей и снега,
где прошлое — размером с камень,
а будущее — весом с небо.
И так же зябко брёл прохожий,
плохой прогноз вводя в обычай…
Всё было так похоже, боже! —
хоть верь, что не было отличий.

Квас

Солнце по́ небу плыло большой каракатицей
и, рассеянно щурясь, глядело на нас…
Ты стояла в коротком оранжевом платьице
близ пузатой цистерны с названием «Квас».
Разношёрстные ёмкости, банки да баночки
были хрупким мерилом безликой толпе,
что ползла к продавщице, Кондратьевой Анночке,
кою взял бы в натурщицы Рубенс П. П.
Солнце с неба швыряло слепящие дротики,
ртутный столбик зашкаливал в адовый плюс,
и казалось: подвержен квасной патриотике
весь великий, могучий Советский Союз.
Сыновья там стояли, и деды, и дочери
с терпеливыми ликами юных мадонн…
И пускал шаловливые зайчики в очередь
в чутких пальцах твоих серебристый бидон.
Всё прошло, всё ушло… А вот это — запомнилось,
тихий омут болотный на всплески дробя…
Мне полгода тому как двенадцать исполнилось,
я на год с половиной был старше тебя.
И теперь, в настоящем — сложившемся, чековом —
голос сердца покуда не полностью стих…
«Где ты, где ты, Мисюсь?» — повторить бы за Чеховым,
но надежд на ответ всё равно никаких.
Только тени витают, и тают, и пятятся,
и завис в эпицентре несказанных фраз
призрак счастья в коротком оранжевом платьице
близ пузатой цистерны с названием «Квас».

Каховская, 43

Ты видел то, что возводил тщеславный Тит,
владенья Габсбургов, Рейкьявик и Лахор;
внушал себе, что в небеса вот-вот взлетит
как будто лебедь, белопенный Сакре-Кёр.
Ты видел, как верблюдов поит бедуин
и как на Кубе культивируют табак,
бродил в тиши меж древнегреческих руин,
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Гнев гор

Время безжалостно: тысячелетия назад первородные правили миром Сараф. Теперь все изменилось: властители встали на колени. От двух гордых рас остались лишь жалкие горстки отчаявшихся. Эльфам и гномам придётся преодолеть древнюю ненависть и объединить усилия, чтобы выжить. Империи Сарратал уйдет в небытие под натиском нового врага. В мире Сараф настало время перемен, и никто в нем не спасется от грядущих событий.

Центурион Империи Зла

Продолжение Офицера империи зла.

Последний день Помпеи

В этой книжке — три короткие повести о выдающихся произведениях русской живописи: «Последний день Помпеи», «Явление Христа народу» и «Захарка».Со страниц книжки встают образы великих русских художников Карла Брюллова, Александра Иванова, Алексея Венецианова.По-разному сложилась их судьба…Повести воспроизводят историю, быт, культуру того времени, они дают представление об основных путях развития русского искусства первой трети XIX века.

Экипаж

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.