Солнце медленно и торжественно закатывалось за горизонт, даря прощальные лучи, и бурые воды ручья жирно поблескивали. Красота.
Мало того, что я очнулась в сточной канаве, в незнакомом месте – так еще и не помнила ни черта.
Здравствуйте! Меня зовут Аретейни. Мне двадцать ше… или семь… в общем, мне двадцать с чем-то там лет, могу с гордостью сказать я. Дальше в памяти встает глухая черная стена. Я не помню где я, кто я, но, кажется, смутно припоминаю, что жила ранее в небольшом городе. В современном небольшом городе. И терпеть не могла бульварное «фэнтази» о современных гражданах, внезапно просыпающихся без памяти в сточной канаве. Если это и сон – то сущий кошмар.
Ранняя осень щедро плескала по полуобнаженным плечам холодным ветром, а ветер тут – не чета хиленькому городскому, он пробирает до костей и яростно треплет знамена на башне, так, будто хочет их сорвать. Или – загнать меня обратно в канаву, из которой я только-только вылезла. Мол, знай свое место.
Замок возвышался мрачной громадиной, венчая утес, как шапка-ушанка голову – широкий, массивный, нелепый в своей давящей мощи и внушительный. Совсем непохожий на те воздушно-готические строения, которые издатели так любят малевать на всё то же бульвар-фэнтази. Обычный романский стиль, со всеми вытекающими последствиями, включая сточные воды, запах которых, казалось, насквозь въелся в кожу и волосы. Про одежду я, заметьте, ничего не сказала. А знаете, почему?.. Потому, что одеждой мне служили грязные лохмотья, при первой же попытке поправить и хоть немного укутаться с готовностью разползшиеся еще больше.
Как правило, человек способен мыслить одновременно в нескольких направлениях, но только тогда, когда ему не мешает отчаянно вопящий в уши инстинкт самосохранения. Именно поэтому, я не очень-то стремилась разглядывать замок – мысли прочно оккупировали два желания: отмыться и согреться. А потому я отправилась босиком по щебню в направлении блестевшей внизу реки, на всякий случай, держась под самыми стенами, чтобы не увидели часовые. А то кто их, часовых, знает, чего им в голову взбредет – могут и подстрелить. Замок-то явно обитаем.
Отполоскавшись в ледяной воде, я замерзла окончательно, и, выбравшись, наконец, на берег, в гостеприимные объятия старого приятеля ветра, едва ухитрялась не стучать зубами.
И костер не разведешь – деревья вырублены. То ли на дрова, то ли в целях безопасности. Одни пеньки остались. Не камыши же с осотом жечь.
Пока я старалась не дрожать и не сутулиться – все равно теплее не станет – послышалось конское ржание, и с дороги бодрой рысью съехал всадник. Он направлялся в мою сторону, и деваться было некуда. Памятуя средневековые порядки, я не нашла ничего лучше, чем кинуться обратно в воду.
— Стой! – окликнул наездник на чистом русском, что меня немало удивило, однако, не возымело желаемого действия.
Волны тяжело накатили, обожгли холодом, превратившимся тут же в тепло, течение потянуло на середину реки, и я поддалась ему, изредка взмахивая руками, чтобы удержаться на плаву. Потом подумала, что рискую поймать стрелу, и нырнула. Крики всадника заглохли под толщей воды.
Я даже согрелась, отчаянно сражаясь с неожиданно сильным течением. Вода была мутная, и я ничего не видела. И вдруг – пробкой вылетела на поверхность.
Конь стоял в реке по холку, и всадник держал меня за волосы.
— Куда?! – склонившись к самому уху и царапая жесткой бородой, вопросил он.
— Пусти! – возмутилась я и, извернувшись, высвободилась. Черт побери! Брод…
Всадник выпрямился в седле, а я отплыла на безопасное расстояние.
— Ты чьих будешь? – спросил он. Спросил не с любопытством, а надменно, словно я обязана перед ним отчитываться. Он был одет в простую шерстяную одежду и легкий кожаный доспех и носил охотничий лук в кожаном же непромокаемом чехле.
— Твое какое дело, – буркнула я, чертовски злая на бесцеремонный захват за волосы. – Ты какого черта меня таскаешь, казачок? Я с тобой знакомиться не обязана.
— Может быть. – Он усмехнулся и пожал плечами. – А в речке плавать?
— Это тоже мое дело… – Я начала уставать, а он явно вознамерился продолжить знакомство.
— Ты что здесь забыла? – возобновился допрос с пристрастием.
— Купаюсь! – заявила я.
— В такую погоду? Ты что, ведьма?
Да уйдешь ты, наконец, или нет?!
— Тебе бы тоже не помешало, – сообщила я.
Воняло от него как от тридцати восьми бомжей.
— А мне зачем? – искренне удивился мой немытый собеседник и даже рот раскрыл.
— В целях соблюдения личной гигиены.
— Чего?
— Ничего. – Я сцепила зубы, чтобы не стучали. – Оставь меня в покое.
Всадник призадумался. Мыться он явно не собирался. Наконец, выдал:
— Ты не бойся, не обижу. А мыться – это перед охотой только, чтоб зверь не учуял. Утей-то можно так стрелять. Вылезай, утонешь. – Он тронул коня и подъехал ко мне, отчего на нос накатила волна, и протянул руку. – Ну?
— Ох, не верю я тебе, – вздохнула я, но делать было нечего. Или принять руку – или пойти ко дну. Если второе казалось все неизбежнее, то всадник вполне мог оказаться и относительно порядочным человеком. Относительно – потому, что в средневековом мире просто порядочных не бывает.
