Ранним утром он сидел верхом на крупном боевом коне, оглядывая поле, тянущееся до затуманенных высот, где ждали враги. Кольчужный шарф и доспехи отягощали его, была при нем и другая тяжесть, внутренняя: чувство чего-то невыполненного, какого-то забытого долга, будто он предал что-то дорогое.
– Туман рассеивается, милорд, – заговорил Трумпингтон откуда-то сбоку. – Будете атаковать?
Он посмотрел на солнце, подумал о зеленых долинах родины; в нем росло чувство, что здесь, на залитых туманом полях его ждет смерть.
– Нет, я не буду обнажать Балиньор, – высказался он наконец.
– Милорд, с вами все в порядке? – в голосе юного сквайра звучала озабоченность.
Он коротко кивнул, затем повернулся и отъехал назад, мимо шеренг своих молчаливых латников, вглядывающихся в даль.
Из-за стойки Молли музыкальный автомат разбивал свое сердце о неверную женщину, но слушать его было некому, кроме нескольких отказников, восседавших на круглых сиденьях под желтым багамским солнцем, лелеющих пиво и ловящих бриз, тянувший с залива. Было около девяти вечера, и дневная жара ушла с пляжа; шорох волны, набегавшей на песок, звучал одиноко и отдаленно, как воспоминание старого человека.
Я примостился у стойки; Молли поставила передо мной бутыль вина с нетронутым еще сургучом.
– Джонни, сегодня это снова произошло, – сказала она. – Я обнаружила деревянное блюдо, которое, клянусь, расколола месяц назад, прямо здесь, в раковине, и без единого отколотого кусочка. И запас виски там иной – такого я никогда не заказывала, никакого признака «Красной марки», а тебе уж известно, как соблюдаю свой ассортимент. А три кочана капусты, вчера еще свежие, сгнили в холодильнике!
– Так – твой последний заказ перепутали и овощи были не такими свежими, как казалось, – ответил я.
– А поганки в углах? – спросила она. – Скажешь, это тоже естественно? Ты лучше разберись в этом, Джон Кэрлон! И вот еще что. – Она достала из-за стойки тяжелый хрустальный кубок емкостью почти в кварту с округлым дном на короткой ножке. – Это стоит денег. Как это оказалось здесь?
– Импульсивная покупка, – предположил я.
– Не дурачь меня, Джонни. Здесь что-то происходит, что-то, что задевает меня! Похоже, мир сдвигается прямо под моими ногами! И не только здесь! Я имею в виду все вокруг – мелочи, такие, как перемещения деревьев, журналы, которые я начинала читать, а возвращаюсь к ним и не нахожу ни одного похожего рассказа в номере!
Я погладил ее по руке, она сжала мои пальцы. – Джонни, скажи мне, что происходит? Что делать? Я еще не потеряла рассудок, не так ли?
– Все хорошо, Молли. Стекло, возможно, оказалось подарком какого-нибудь тайного обожателя. И каждый из нас время от времени теряет вещи или запоминает их чуть-чуть иначе, чем они есть на самом деле. Ты, вероятно, найдешь свой рассказ в другом журнале. Просто перепутала. – Я старался, чтобы это прозвучало убедительно, но трудно убедить в том, в чем сам не уверен.
– Джонни, а как насчет тебя? – Молли еще держала меня за руку – Ты еще не говорил с ними?
– С кем? – осведомился я.
Она одарила меня горячим взглядом пары глаз, которые, вероятно, долго служили для разбивания сердец, пока солнце Ки Уэст не выбелило в них все краски. – Не притворяйся, будто не знаешь, что я имею в виду! Сегодня еще один тип спрашивал тебя – новый, я раньше его никогда не видела.
– О, с ними! Нет, у меня не было времени…
– Джонни! Как ты думаешь? Ты не стряхнешь так просто этих парней. Они расплющат тебя так тонко, что ты будешь скользить по линолеуму, ни с чем не сталкиваясь.
– Не беспокойся обо мне, Молли…
– Ты опять усмехаешься! Джонни Кэрлон, шесть футов три дюйма костей и мускулов, парнище с бронированной спиной! Слушай, Джонни! То, что имеет в виду этот Джекези, значит только одно – особенно с тех пор, как у него появилась эта проволока на подбородке. Он прихлопнет тебя, отбивную из тебя сделает, – она примолкла. – Но я догадываюсь, что ты все это знаешь. Значит, все, что я тебе говорю, на тебя не действует. – Она повернулась и взяла с задней стойки бутыль «Реми Мартэн». – Говоришь, это стекло. Тогда используем его по назначению.
Молли плеснула в кубок бренди, и я поднял его, разглядывая мерцание янтарного света внутри.
Сидя на троне, я вглядывался в узкое лицо вероломца, которого любил так сильно, и заметил, как надежда возвращалась в эти хитрые глаза.
– Мой милостивый государь, – начал он, подползая ко мне на коленях, волоча свои цепи. – Не знаю, Почему я был так обманут, что предпринял такое оскорбительное безрассудство. Что-то вроде приступа безумия, ничего не значащего.
– Ты же три раза домогался моего трона и короны, – выкрикнул я не только для его ушей, но и для всех, кто мог выступить против того, что, как я знал должно было сегодня произойти. – Три раза я прощал тебя, вновь окружал заботой, превозносил перед верными мне людьми.
– Небесная благодать нисходила на Твое Величество за великое твое милосердие, – журчал бойкий голос, но даже в этот момент я видел ненависть в его глазах. – На этот раз клянусь…
– Не клянись, ты, так часто дававший ложные клятвы! – приказал я ему. – Лучше подумай о душе, не порочь ее больше в свои последние часы!
