1
Слыл Киляев человеком необычайно стойких убеждений, до чрезмерности даже. Говорят ему -- да что вы, Егор Бенедиктович, ведь дождит вовсю, небеса вон кругом обложило, -- нет, не уступает Киляев, спорит. И ведь чудо какое: частенько при том прав бывает. Будто бы своей несгибаемой волей преодолевает упрямые факты. Не успеешь его, неуёмного, по матушке просклонять, как уже, гляди-ка, и в самом деле солнце сквозь дождь выблескивает.
– - Легче всего по земле пресмыкаться, -- втолковывал он мирянам, трогая пальцем пену, -- а ты отстранись, кинь на всё сверху взгляд, как это делают мимо пролетающие птицы! Ахнешь тогда, видя, какое у чего настоящее свойство. Вот пиво в бокале: признак его -- пена, суть его -- хмель… не гогочи, антипод, держи себя в серьёзности… а свойство -- сказать, какое? -- мужикам языки развязывать и в брюки проситься!
И щурится хитро: знает, поди, все настоящие свойства, сам проверял.
Оно, впрочем, так и было. Например, шепнули раз ему со зла, что девка Анжела много раз подряд это может и как бы звереет притом, -- не доверился он слухам, сам вышел на проверку. Вернулся тощий и притихший, а на приставания отвечал:
– - Как знать, как знать… Может, она и может, да кто ж ей столько даст?
Другим разом, завернув с работы, с лесной пасеки, в наш уютный салун, объявил он общественности, что нынче замерял закон Ньютона, и вот что оказалось: много в том законе погрешностей. Не всегда, мол, тела с надлежащей силой притягиваются, да и притягиваются ли, тот еще вопрос. Отряхнулся, приладил кое-как на место лопнувшие в швах брючата, смазал синяки пивом, повеселел и признался, что левитировать научился. В воздухе висеть. А дело было так: встретил в лесу нечаянно кабана, испугался его, ведь кабан -- зверь ненадёжный, мордатый и доставучий, как городские менты на вокзале (но-но! -- заворчал шериф Пижамов, -- без епитетов па-апрашу!), -- и вдруг обнаружил себя висящим над этим свинячим рылом! без никакой материальной поддержки! ну не чудо ли? Нет, не чудо, конечно, а закон всемирного отталкивания.
– - А потом что было?
– - Кабанюра хрюкнул и ушёл откуда вышел; вот тогда-то неземная возвратная сила и забросила меня в шиповник.
– - Зачем?
– - Чтоб не нарушать Равновесие. Вознесся -- падай! Не хочешь падать -- крыльями маши! Даже у гусака они есть. Это тебе, Ванюшка, намёк… А не хочешь возноситься -- летай во сне! Тоже дело. Есть в человеке такое настоящее свойство -- в небе парить.
– - Я только после пол-литры парю, -- признался Химик-Физик, в прошлом -- зав. ГСМ, ныне -- преподаватель средней школы номер один. -- От меньшей дозы не умею: подпрыгиваю, как воробыш.
– - Да кто ж для такого дела казёнку берет? -- удивился люд.
И пошла-поехала научная дискуссия.
Населённый пункт, в котором мы проживаем, обозначен на старой карте области словом Молотов, поэтому и прилипло к нам почетное звание молотовцев. А также молотков, молотушек и молотилок. Перестройка вернула посёлку историческое наименование Великие Затрещины. "Великие" -- так, для красного словца, а "трещинами" у нас называют яры и овражки, которых на наших землях полным-полно. Посёлок давно переименован, а мы, жители, как были молотилками, так ими и остались. Что поделаешь, инерция мышления.
История эта началась в пивнушке бабы Зины, в великозатрещинском культурном центре, носящем романтическое название "Салун" и оснащённом: -- цветомузыкой для дансинга; -- спутниковым ТВ для отлова сплетен и сериалов; -- бильярдным залом для общения; -- просторным, как турецкие бани, туалетом для освежающих посиделок, душевных излияний, суровых мужских разборок и полуночных медитаций на те отражения, что являются нам в чужих зеркалах. Все мы нежно, как солдаты кухню, любили наш "Салун". Я вот удивляюсь: из каких только почв не растут цветы! Словечко, выдуманное хозяйкой заведения ещё в эпоху загибов и перегибов, давно прижилось и расцвело, но только теперь баба Зина узнала, что оно означает. Она-то держала в мыслях совсем другое: во времена её молодости было принято закусывать салом-салуном, рассыпчатым и на языке тающем, словно халва из Бухары. Теперь такого не делают… Теперь у нас всё французское, поел -- что понюхал: ни брюху радости, ни сердцу сладости.
Однажды по весне, вечерком, вошёл в пивнушку хмурый Киляев и поведал, что сегодня на рассвете на восток смотрел, ангела видел и открытие попутно сделал. А в чем оно, новое открытие, изъяснить не пожелал.
– - Вот проверю все сам, в академию доложусь, тогда и раскрою все!
– - А мне на ушко скажешь, родной? -- улыбнулась из-за стойки баба Зина.
Делать нечего, пришлось пасечнику в ухо Зинке дышать. Тишина наступила -- мухи попрятались. "Мировые поля", неслось от стойки, "круги эфира… правила Конфуция". "Кун-фу изучает", сквозь зубы проворчал Пижамов, "только этого нам не хватало!"
Ну, надо признать, зубастые у нас мужики, без уважения. Они сперва насчет раззявленной мотни киляевской прошлись, не велели ему кривой харей на ясно солнышко зариться; после -- жуков прошлогодних анаболических приплели, манерами да статью на крабов похожих, но при этом шустрых как блохи. Их Егор разводил на продажу, для рыбной ловли, только не стали у него брать, а стали смеяться: мол, тварюки твои на прудах всю рыбу сожрут, прямо с крючка, хищные больно. О глубинной сути интеграла тут же ему припомнили, -- он, как добрался до неё, до самой сути, так, грешным делом, по молодости, по наивности, с ходу оповестил о том мировое сообщество через многоканальный партизанский передатчик. Сразу органы откуда ни возьмись, двое в пиджаках, вопросы спросили, отметелили втихаря Киляева да и выставили в прессе дураком занемогшим.
