Деревянный идол, когда-то срубленный нечестивой секирой и брошенный наземь, лежал в густой высокой траве. В неярком свете костра, горевшего на поляне, он казался тушей морского чудовища, вынесенного на берег волнами. Деревянная личина, разрубленная крест-накрест, злобно щурилась сквозь темноту, словно пытаясь разглядеть тех, кто посмел нарушить ночной покой старого заброшенного святилища. Но даже более зоркие глаза едва ли могли помочь — пришедшие в это недоброе место старались держаться подальше от огня. Да и сам костер горел странно — ровно, без обычного треска сучьев. Поздние гости сидели на поляне уже не первый час, но никто не Думал подбрасывать дрова, хотя старого хвороста было хоть отбавляй — костров здесь не разводили уже много лет. Но огонь все же горел — высоко, невозмутимо, и время от времени сквозь красноватое пламя прорывались темные малиновые языки.
Разговор стих, гости сидели молча, не двигаясь. Лица и одежду скрывала темнота. Можно было лишь догадаться, что на обоих надеты плащи — почти одинаковые, темные, только у одного из гостей на голову наброшен капюшон, закрывавший лицо. Тот, кто был без капюшона, казался моложе, хотя и ему уже явно перевалило за пятый десяток. Впрочем, годы не тронули гордую осанку, сильный разворот плеч — казалось, человек сидит на троне, а не на обычном полусгнившем бревне. Его сосед, напротив, слегка сутулился, а его узкие длинные руки явно не находили себе места, то падая на колени, то сцепляясь на груди. Впрочем, в остальном и он выглядел абсолютно спокойным, хотя очень немногие могли чувствовать себя в покое рядом с его широкоплечим спутником.
Внезапно ночную тишину, нарушаемую только далеким уханьем филина, которому тоже не спалось в эту ночь, прорезал резкий злой вой. Зашелестели кусты — осторожный ночной житель предпочел снастить бегством в поисках более безопасного укрытия. Даже филин умолк, решив переждать опасную минуту. Вой повторился — кто-то, кому было тоже не до сна, подошел совсем близко.
— Волк? — лениво, словно нехотя, поинтересовался тот, кто был помоложе.
Его спутник не ответил, голова, укрытая капюшоном, смотрела куда-то в сторону. Снова вой — теперь совсем рядом. Тень, еще более черная, чем затопившая лес темнота, стала медленно проступать на дальнем краю поляны.
— Не волк, — голосом, в котором проснулось любопытство, констатировал широкоплечий, — кажется, что-то похуже.
— Похуже, — нехотя, причем без малейшего интереса, отозвался его молчаливый сосед. — Их в этом году много…
Разговор прервался. То, что стояло на краю поляны, время от времени посвечивая зелеными огоньками глаз, похоже, совершенно перестало интересовать ночных гостей.
— Ты хотел меня видеть, Патар, — вновь заговорил широкоплечий. Теперь тон был другим — властным и даже суровым.
— Да, — все так же нехотя отозвался его спутник, — хотел, Светлый…
Послышался смех — негромкий, почти злой.
— Не прошло и двадцати пяти лет, о Великий Патар!
— Двадцать два, о Светлый Кей, — столь же равнодушно откликнулся Патар, — это небольшой срок…
Вновь послышался смех, хотя тому, кого назвали Светлым, было явно не до веселья.
— Совсем маленький! Что за срок для двух друзей, которые…
Он не договорил. Широкая ладонь резким движением разрубила воздух.
— У Великого Патара, Отца рахманов, не бывает друзей, — тихо и печально ответил его собеседник. — Как не может быть друзей у Светлого Кея. У одного есть ученики, у другого — слуги. Друзья могли быть у Ждана Бродяги и у полусотника Мезанмира. Помнишь, я говорил тебе. Ты, кажется, не верил…
Черная тень на краю поляны нерешительно шевельнулась, зеленые глаза блеснули, но пришлец не спешил нападать. Странные люди, сидевшие у странного костра, вызывали опаску.
— Да, не верил, — вздохнул широкоплечий. — Мне казалось, что друзья остаются друзьями. И тот, кто волок одного бестолкового дурака с огрской стрелой в горле по горящей степи, не забудет этого…
— Я не забыл, — темный капюшон еле заметно качнулся. — Я ничего не забыл, Светлый. Не забыл, как бестолковый дурак отбил другого, не менее бестолкового, у слуг собственного отца, хотя отец его был Светлым Кеем. Мы оба ничего не забыли, Светлый. В Ирии будет время вспомнить…
— В Ирии! — ладонь, привыкшая сжимать тяжелую рукоять франкского двуручника, вновь взметнулась вверх. — Ну, знаешь, я еще подожду! Ты мне был нужен здесь! Рядом! Понимаешь? Вспомни, я хотел видеть тебя, когда огры шли на Савмат, а у меня почти не оставалось воинов. Я думал, ты поможешь…
— Но ведь ты разбил огров, — невозмутимо отозвался Патар.
— Я хотел видеть тебя, когда Змеи стали нападать на столицу. Разве не ты должен был помочь?
— Но ведь Змеи больше не нападают… Светлый хотел сказать что-то еще, но передумал. Крепкая ладонь взметнулась и с размаху впечалась в старую сухую кору бревна.
— Рахманы не служат Кеям, — спокойно и неторопливо заговорил Патар. — Они никому не служат. Мы — не чаклуны в твоем дворце. А если огры все-таки разбиты, Змеи не могут пересечь Серые Холмы, а прошлогодняя Черная Хворь остановилась у твоих границ, Светлый, то это уже мое дело…
Снова смех — горький, невеселый.
