Пятнадцатого августа 1769 года в Аяччо родился ребенок, получивший от родителей фамилию Бонапарт, а от неба имя Наполеон. Первые дни его юности протекали среди того лихорадочного возбуждения, что неизбежно следует за революциями. Корсика, на протяжении полувека мечтавшая о независимости, оказалась наполовину завоеванной, наполовину проданной, и, едва освободившись от генуэзского рабства, тут же попала под пяту Франции. Паоли, побежденный при Понте-Нуово, отправился с братом и племянниками искать прибежища в Англии. Там Альфиери посвятил ему своего «Тимолеона». Новорожденный был обожжен первым глотком воздуха, горячего от гражданских распрей, а колокол, возвестивший о его крещении, звучал набатом.
Карл де Бонапарт, его отец, и Легация Рамолино, его мать, принадлежали к роду патрициев и были уроженцы очаровательной деревушки Сан-Миниато, возвышающейся над Флоренцией. Они были друзьями Паоли, однако оставили его партию и подчинились французскому влиянию. А потому им было нетрудно добиться у мсье де Марбефа, возвратившегося губернатором острова, где десять лет назад он воевал в качестве генерала, протекции для юного Наполеона. По этой протекции он поступил в военную школу замка Бриенн. И некоторое время спустя мсье Бертон, помощник директора, вносит в свои регистры следующую запись:
«Сегодня, 23 апреля 1779 года, Наполеон де Бонапарт зачислен в Королевскую военную школу Бриенне-Шато в возрасте девяти лет восьми месяцев и пяти дней».
Новоприбывший был корсиканцем, то есть выходцем из страны, которая вплоть до наших дней воюет по инерции с цивилизацией с такой силой, что сохранила свой собственный характер, несмотря на потерю независимости. Он говорил только на местном наречии своего родного острова. Лицо его было смуглым, как у средиземноморца, а взгляд темен и пронзителен, как у горца. Этого оказалось более чем достаточно, чтобы возбудить любопытство его товарищей и увеличить его природную замкнутость, ибо детское любопытство насмешливо и не знает жалости. Профессор Дюпюи сжалился над бедным изгоем и стал давать ему отдельно уроки французского языка. Спустя три месяца он настолько преуспел в нем, что был готов приступить к изучению латыни. Но с первых же занятий он почувствовал оставшуюся навсегда неприязнь к мертвым языкам. В то же время сразу же был виден его талант к математике. В результате чего появилась договоренность, так часто встречающаяся в школах, по которой он решал задачи для своих товарищей, а они делали переводы, о которых он не хотел слышать.
Но некоторое отчуждение и нежелание доверять кому бы то ни было свои идеи создало между ним и его приятелями нечто вроде барьера, который так до конца и не исчез. Эти первые впечатления, оставив в его душе печальную память, отдававшую злобой, породили ту раннюю мизантропию, которая заставляла его искать развлечения наедине. В этом кое-кто хотел видеть пророческие мечты зарождающегося гения. К тому же некоторые обстоятельства, которые в жизни любого другого остались бы незамеченными, дают некоторые основания для рассказов тем, кто желал бы добавить необычайное детство к будущей чудесной зрелости. Процитируем два из них.
Одним из самых привычных развлечений молодого Бонапарта было посещение маленького зеленого сада, окруженного изгородью, куда он обычно удалялся в часы отдыха.
Однажды один из его товарищей, заинтересовавшись, что он делает там один, взобрался на ограду и увидел, как его приятель расставляет в воинском порядке груду камней, причем величина каждого камня определяла его звание.
Бонапарт обернулся на шум и, увидев, что он раскрыт, приказал школьнику спуститься. Но тот, вместо того чтобы подчиниться, высмеял юного стратега. Тогда не расположенный к шуткам Бонапарт схватил самый большой булыжник и бросил его в насмешника, от чего тот и свалился, довольно опасно раненный.
Двадцать пять лет спустя, а именно в момент наивысшего взлета, Наполеону доложили, что некто, называющий себя его школьным товарищем, просит с ним поговорить. Не раз уже интриганы пользовались подобным предлогом, чтобы встретиться с ним, и бывший ученик Бриенна приказал ординарцу узнать имя соученика, которое, когда ему сообщили, не вызвало у Наполеона никаких воспоминаний.
