У Миллисент Блэйд была замечательная копна натуральных русых волос, кроткий и милый нрав, а лицо молниеносно менялось от выражения дружбы до смеха, и от смеха до почтительного интереса. Но главной чертой, которая прежде других вызвала любовь сентиментальных англосаксов, был ее нос.
Это был не просто нос, многим нравятся носы посолиднее; художника он бы не вдохновил как слишком маленький и довольно бесформенный, этакий мазок гипса без ощутимой костной структуры, такой нос не представляет владельца гордым, внушительным или проницательным. Он не пошел бы гувернантке, виолончелисту или даже почтовому клерку, но идеально подходил к лицу мисс Блэйд, поскольку этот носик проникал сквозь тонкую оболочку английского сердца к теплому и мягкому ядру, и навевал мысли о школьных деньках, когда он будил в пухлолицых мальчишках первую влюбленность, навевал воспоминания об укромных примерочных, часовнях и помятых соломенных шляпах. Вообще-то в этой области из пяти англичан трое в дальнейшем становятся снобами и предпочитают более заметный нос, но двое из пяти – это обычно те, кому любая девушка со скромным состоянием может показаться вполне привлекательной.
Гектор благоговейно поцеловал ее в кончик этого самого носа. Во время поцелуя его чувства взвились, и в мгновенном экстазе он увидел тающий свет ноябрьского дня, сырой туман, растекшийся по спортплощадке, разгоряченных регбистов в схватке, озябших болельщиков, которые толпились на деревянных стланях у кромки поля, потирали пальцы, и, дожевав печенье, подбадривали свою команду к дальнейшим атакам.
«Вы дождетесь меня, не так ли?» спросил он.
«Да, дорогой».
«А писать будете?»
«Да, дорогой», ответила она с большим сомнением, «иногда… по крайней мере я постараюсь. Письма не моя стихия, знаете ли».
«Я все время буду думать о вас там», сказал Гектор. «Это будет ужасно – много непроходимых миль между мной и ближайшим белым человеком, слепящее солнце, львы, москиты, враждебные туземцы, работа с рассвета до заката, один на один с природой, лихорадкой, холерой… Но скоро я смогу послать за вами, а вы приедете ко мне».
«Да, дорогой».
«Мне обязательно повезет. Я говорил с Бекторпом, это он продал мне ферму. Видите ли, у него урожай был плохим каждый год – сначала кофе, потом сизаль, потом табак, это все, что там культивируют, но когда Бекторп сажал сизаль, соседи удачно продавали табак, сизаль же оказывался убыточным; он переключался на табак, но в тот год надо было заниматься кофе и так далее. Он и заклинился на девять лет. Ладно, Бекторп говорит, если рассчитать математически, года через три можно выйти на правильный севооборот. Я не могу объяснить побдробнее, но это вроде рулетки, наподобие».
«Да, дорогой».
Гектор пристально поглядел на ее маленький, бесформенный, подвижный носик-кнопку и снова умилился… «Давай, ребята, давай!», а после матча запах блинчиков, жарившихся на газовой плитке, витал в его комнатке…
Позже вечером он обедал с Бекторпом и пока ел, настроение его портилось все сильнее.
«Завтра в это время я буду в море», сказал он, вертя пустой стакан.
«Не унывайте, дружище», сказал Бекторп.
Гектор наполнил свой стакан и с растущей гадливостью оглядывал вонючую гостиную клуба Бекторпа. Последний ужасный член клуба вышел, и они остались одни в холодной буфетной.
«Знаете, я пытался поработать над этим. Вы сказали, что урожай должен выправиться через три года, не так ли?»
«Это так, старина».
«Ладно, я проверил сумму, и кажется мне, что выправится он лишь через восемьдесят один год».
«Нет, нет, дружище, три или девять, самое большее двадцать семь».
«Вы уверены?»
«Вполне».
«Хорошо…, Вы знаете, это ужасно – оставить Милли. Что, если до хорошего урожая пройдет восемьдесят один год? Это чертова уйма времени, девушка не дождется. Может появиться другой гад, если вам понятно, о чем я».
«В средние века был обычай надевать пояс целомудрия».
«Да, я знаю. Я думал об этом. Но он вроде чертовски неудобен. Сомневаюсь, что Милли наденет этакое, даже если бы я знал, где его найти».
«Знаете что, дружище. Вы должны подарить ей что-нибудь».
«Черт, я все время дарю ей вещи. Она либо ломает их, либо теряет, либо забывает, где получила их».
«Вы должны подарить ей такое, чтобы было всегда при ней, что-нибудь надолго».
«Восемьдесят один год?»
«Ну, скажем, двадцать семь. Что-нибудь, чтобы напоминать ей о вас».
«Можно дать ей фотографию, но я же изменюсь за двадцать-то семь лет».
«Нет, нет, это совсем не то. Фотография вообще не годится. Я знаю, что ей подарить. Собаку».
«Собаку?»
«Здорового щенка, который не давал бы скучать и жил бы долго. Она может даже назвать его Гектором».
«А это хорошо, Бекторп?»
«Лучше некуда, дружище».
И вот на следующее утро, перед посадкой на поезд, согласованный с расписанием пароходов, Гектор поспешил к одному из гигантских магазинов Лондона, где его проводили в отдел домашних животных.
«Я хочу щенка».
«Да, сэр. Какую-нибудь особую породу?»
«Чтобы жил долго. Восемьдесят один год, или по крайней мере двадцать семь».
Продавец засомневался. «У нас, конечно, есть несколько прекрасных здоровых щенков» сказал он, «но ни одному нельзя дать гарантию. Если вам так уж хочется долгожителя, я мог бы рекомендовать черепаху. Они доживают до почтенного возраста и их вполне безопасно перевозить».
