На Перевале нет войны. Здесь вообще почти ничего нет: ворота, ветер, трава, небо, солнце изредка. Выкатится блекло-желтым льдистым шаром, повиснет в зените, разгоняя тени, а потом, когда уже почти привыкнешь, приспособишься и к свету, и к траве не серой, а вдруг яркой, буро-жухлой, исчезнет.
Плохо без солнца, не темно - сумрачно, воздух белой мутью, точь-в-точь как содержимое бутыли, которую Ян таскает - на три четверти полупрозрачной жижи, отдающей спиртом и гнилью, да на палец крупяного осадка. Тряхни и поднимется облаком мошкары, а потом долго, медленно будет оседать на дно. Впрочем, торопиться некуда, да и пить я не люблю, хотя и не отказываюсь - зачем Яна обижать?
- Сидишь тут, ничего не знаешь, ничего не видишь, - Ян разлил из бутыли по стаканам, их он тоже носит с собой, в кожаной сумке через плечо, потертой, потрескавшейся и даже порванной - сбоку видны две круглые дырки. Когда Ян задумчивый, он дырки гладит, иногда просовывает внутрь палец, иногда пытается расковырять, а однажды - как раз солнце выкатилось, яркое такое, непривычное - даже решился было зашить.
Солнце исчезло, дырки остались. И Ян тоже. Он здесь давно, дольше всех.
- Ну, давай что ли? - поднял стакан, протянул руку, но как всегда в последний момент одернул и, выдохнув, залпом выпил вонючую муть, белую, как здешний воздух. По привычке занюхал выпитое рукавом и упал в траву. Ложусь и я.
Бурые стебли, отсыревшие с виду, а на ощупь сухие, колючие, ломкие беззвучно трутся друг о друга, порою, наклоняясь, касаются щек или лба, лезут в рот - почему-то это злит Яна.
- Задница мира, - он отбросил седую метелку вейника. - Нет, ну скажи что не так?
Молчу. Не знаю, может, и задница, но день сегодня хороший - солнце выкатилось, повисло нерешительно. Интересно, останется или нет? Ворота, может, подсохнут чутка, а то отсырели, перекосились на один бок, того и гляди рухнут. Надо бы подправить, да лень.
Ян перевернулся на живот, приподнялся, опершись на локти, и задал очередной вопрос.
- Слушай, а почему Перевал? Тут ведь гор нету. И снега... в горах снег всегда. Лед синий или серый, бывает, что и в зелень, а бывает, что прозрачный, ну как стекло. А тут...
А тут Перевал, просто Перевал, без снега, льда и гор. Ворота вот, ветер, солнце и трава. И бутыль, и стаканы еще. И Ян с его вечным раздражением и нежеланием уходить. И Безымянная.
Пришла, села рядом, задрав голову - острый подбородок, худая шея, круглая бляшка родимого пятна, синие паутинки сосудов, уходящие под воротничок-стойку строгого платья - поглядела вверх, прищурилась.
- Приперлась, - Ян Безымянную недолюбливает, хотя пришли вместе. Он впереди, с бутылкой своей, широким шагом, а она за ним, по примятой траве, почти бегом, туфельки в руках, сумочка через шею, на лице обида и недоумение. А у Яна - злость. Первыми его словами были:
- Дальше я не пойду, слышишь ты, сторож? Я ждать буду.
И Безымянная, став чуть в сторонке, робко кивнула и тоже никуда не пошла. А мне что? Мне все равно, и не сторож я - я просто живу тут.
- Скажи, пусть убирается... слышишь, ты? Фашистка, вали отсюда! Да, да, пошла! Туда, гулять! Цурюк!
Она только плечиком повела, значит, не уйдет. Скрестила ноги, туфельки в сторону - у левой каблук еле-еле держится, у правой - на лаковом носу царапина и бант потерялся - поставила сумочку на колени. Щелкнул замочек, запахло духами и кофе.
- У... тварь безголосая, - Ян зарылся лицом в траву, от запахов прячется. Или от нее? Серые глаза, серые ресницы, серые волосы аккуратным узлом на затылке, серое платье. Правда, когда появляется солнце, вот как сегодня, серого в ней становится меньше.
Иногда он на нее смотрит, сейчас чаще, чем раньше, но все тайком, и каждый раз потом злится, начинает орать, обзываться, однажды даже стаканом швырнул. Не попал, конечно, а Безымянная стакан подняла и тоже швырнула, в траву, Ян потом долго на карачках ползал, выискивая. И матерился, особенно почему-то мне досталось и воротам, будто те в чем-то виноваты.
- Когда она уйдет, а? Ты знаешь, когда?
Неправда, не знаю. Я ведь не хозяин и не сторож, я просто живу здесь.
Новичок объявился под вечер, когда муть сгустилась, заволокла горизонт вязкой белизной, расползлась по траве мучнистой гнилью. Первым его увидела Безымянная, вскочила вдруг, замахала руками, позабывши про обычную степенность, и даже вроде как вскрикнула.
- Здрасьте, - человек подходил осторожненько, бочком, косясь одним глазом на Яна, а другим на меня. Был он низким, толстым, обряженным в серый мятый костюм и босым. Через плечо висели связанные шнурками ботинки, а в руках виднелся черный продолговатый футляр.
- Здрасьте, - повторил человек, стягивая с головы фетровую шляпу, и на голове блеснула лысинка, отороченная лохмушками волос. Поклонился Безымянной, кивнул Яну и, подслеповато сощурившись, уставился на меня. - Здрасьте... эт вы стало быть... тут... ключами заведуете?
Дались им эти ключи! Да не было их никогда, и не нужны они, ворота вон, настежь открыты, было бы желание.
- Вы стало быть? Заведуете тут? - он сник и погрустнел.
