После тяжелых почти двухмесячных боев выдалось пять суток затишья. Пять дней мы приводили себя в порядок: ремонтировали покалеченные орудия и машины, подвозили из тыла боеприпасы, запасались продовольствием, чинили обмундирование и обувь. За эти пять суток удалось отоспаться.
Как всякий поворотный день в жизни, 18 августа 1941 года запомнилось мне со всеми подробностями.
Вот уже несколько дней сильно поредевшие части дивизии удерживали высоты в районе Малина. Дрались мы отчаянно, иногда контратаковали и вот теперь вынудили гитлеровцев перейти даже к обороне.
На смену ливневым дождям в Полесье пришла жара. В бледно-голубом небе — ни облачка. Ветерок гонит волны по безбрежным просторам колосящейся пшеницы. Гнутся ветви яблонь под тяжестью богатого урожая. По утрам сверкает на траве обильная роса, но взойдет солнце и опять сушь, опять небо по-прежнему дышит зноем. И в этом бездонном, высоком небе хорошо видны серебряные крестики самолетов-корректировщиков, слышен их надсадный гул.
Согнувшись, мы пробираемся с подполковником П. В. Перерва по ходу сообщения на наблюдательный пункт. Наверное, кто-то из нас неосторожно высунул голову из-за бруствера — тотчас же тишину прорезала пулеметная очередь и несколько раз тявкнула малокалиберная пушка. Дрогнула земля, и тонкими струйками посыпался песок со стенок хода сообщения. Противник держал наше позиции под неусыпным наблюдением.
Пробравшись наконец на НП и рассматривая передний край обороны противника, мы пытались разгадать его замысел.
Из донесений нашей разведки мы знали, что против нас действуют части 40, 42 и 44-й пехотных дивизий противника. Кроме того, гитлеровское командование перебрасывало в этот район 98-ю и 99-ю пехотные дивизии. Ясно, что пауза, предоставленная нам, нужна была врагу для перегруппировки сил и подтягивания резервов. Нужно ждать удара. Но где и когда он последует? А в том, что фашисты его нанесут в ближайшее время, мы не сомневались.
Отсюда с высотки, поросшей кустарником, передний край обороны врага просматривался хорошо. Всего каких-нибудь четыреста метров отделяют нас от его окопов. Видны холмики свежей земли, слышен гул моторов, заметно передвижение пехоты.
— Что они затевают? — спрашивает меня Перерва, отрываясь от бинокля. У него загорелое, почти коричневое лицо, на котором выделяются большие серые глаза. Худощавую фигуру туго перехватывают ремни. Плечо оттягивает трофейный автомат.
— Они собираются перерезать шоссе, — ответил я, — чтобы помешать отходу наших частей к Киеву.
— Но это же невероятно! — вырвалось у Перервы. — Немцы — в Киеве! Вы можете себе это представить?
— Не могу. Фрицы гуляют по Крещатику… Черт знает что такое! Но разве мы могли себе представить, что они возьмут Житомир?
Перерва не успел ответить. "Воздух!" — подал сигнал тревоги наблюдатель. И мы тут же услышали тяжелый, медленно нарастающий гул моторов.
— Ну вот, — усмехаясь, проговорил Перерва, — "отпуск" кончился. Приступаем к работе…
С запада наползало несколько звеньев фашистских бомбардировщиков. Они шли на нас. Пригибаясь, мы с Перервой побежали по ходу сообщения. Не успели добраться до КП, как воздух наполнился стрекотней пулеметов — это заработала счетверенная зенитная установка.
"Юнкерсы" неторопливо перестраивались — теперь они образовали цепочку. От передних самолетов отделились тяжелые капли бомб. Над передовыми окопами брызнули комья, земля содрогнулась. Хотя было раннее утро, но казалось, что наступили сумерки: пыль и гарь заволокли наши позиции. Земля ходила ходуном.
Больше всего меня беспокоили наши батареи, замаскированные на опушке леса. Если лишимся артиллерии, значит, лишимся всего. Я приказал телефонисту соединить меня с подполковником Цикало. Голос того был спокоен.
— Лупят мимо, — доложил он.
Из мотострелкового полка сообщили, что и там налет пока не причинил существенных потерь. Большую часть бомбового груза гитлеровцы сбросили на ложные окопы, отрытые пехотинцами два дня назад.
Немцы бомбили нас с полчаса, а когда грохот бомбежки прекратился и самолеты противника гуськом потянулись на запад, мы увидели, как внизу, среди дымившихся хлебов, появились танки. За ними черными точками рассыпалась пехота. Танки шли немного левее наших позиций.
— Не иначе как метят в стык нашей дивизии с соседями, — высказал предположение Перерва, отряхивая гимнастерку от пыли.
— Так оно и есть, — согласился я, глядя в бинокль на лесистый взлобок, где оборонялась 45-я стрелковая дивизия генерал-майора Г. И. Шерстюка.
Танки противника открыли бешеный огонь. Взлобок заволокло пылью. Видно было, как передние машины ворвались на позиции стрелковой дивизии и как цепочка наших бойцов, выбравшись из окопов, побежала. Видно было также, что под огнем немецких автоматчиков, эта цепочка редела.
— Почему же молчат их орудия?! — закричал Перерва.
Я не успел ответить: на КП появился запыхавшийся командир, весь в пыли и копоти.
— Я от генерала Шерстюка, — заговорил он, еле переводя дыхание. — Плохо дело, товарищ полковник… Фрицы ворвались на батарею. Перебили всех люден и захватили орудия. Генерал Шерстюк просит помощи.
