Я проснулся счастливым. Открыл глаза и первым делом оглядел свои труды. Полюбовался орохвасом, парочкой чгуттаков и прочими забавными созданиями. Незаконченным оставался лишь н'хем-то-тер. Накануне мне никак не удавались его глаза. Но я чувствовал, что сегодня мне это удастся. Напевая, я умылся, оделся и перекусил. Время было творить.
Мое вдохновение разрушил звонок в дверь. Сначала я даже не понял, что это такое, — гости у меня бывают редко. И кто бы это мог быть? Я никого не ждал.
На пороге стоял лысоватый немолодой человек в сером плаще. Круглое лицо его практически не отражало эмоций, но каким-то шестым чувством я уловил внутреннее напряжение. Ему не хотелось иметь дело со мной, но было надо.
— Верин Павел Евсеевич?
— Да.
— Полковник ФСБ Макаров, — он показал удостоверение.
Мне стало нехорошо. Я отступил, пропуская его в комнату. Полковник прошел и медленно осмотрелся вокруг.
— И вы здесь живете? — как бы сомневаясь, спросил он тихо.
— Да.
— Понятно. Я должен задать вам несколько вопросов.
— А в чем, собственно, дело? — вымолвил я.
Он промолчал, игнорируя мой вопрос. Взгляд его был прикован к моей последней картине.
— Это кто? Инопланетянин?
— Нет, н'хем-то-тер, — возразил я.
— Правда? На каком это языке?
— Ни на каком. Я его придумал.
— Зачем? — он испытующе посмотрел мне в глаза.
— Да низачем! Я художник, а это мое творчество… Почему вообще я должен как-то оправдываться? У нас что, опять борьба с абстракционизмом?
— Нет пока, — хмыкнул Макаров. — Итак, вы утверждаете, что все ЭТО, — он обвел рукой мою студию, как бы не находя слов для наименования, — вы придумали и нарисовали без всякого смысла и цели, от нечего делать?
Я понял, что он мне не верит. Идиотская ситуация. Кажется, что-то подобное было у Маяковского: «Разговор с фининспектором о поэзии». А тут — разговор ФСБэшником о живописи. Чудно!
— Где вы собираетесь выставляться?
— Я пока не думал об этом.
— Однако у вас есть какие-то друзья или знакомые, которые обещали вам это устроить?
— Никого у меня нет!
— Так уж и никого… Может быть, покупатели? Сколько картин вы уже продали и кому?
— Никому я ничего не продавал.
— А на что же вы живете?
— Я работал… раньше. У меня остались сбережения.
— В каком банке?
— Ни в каком.
— Значит, наличными. Доллары?
— Рубли.
— Сколько?
Я замялся. Честно говоря, я не помнил. Просто, когда нужно было что-нибудь купить, я доставал эти бумажки через дырку в матрасе. Так я в конце концов и сказал Макарову. Похоже, на него это произвело сильное впечатление.
— Так что же вы все-таки хотели сказать вашими картинами? Это какой-то социальный протест? Или что-то сексуальное?
— Нет! Просто картины. Да что вы мне шьете? Бред какой-то.
— Согласен. Бред, — Макаров еще раз осмотрелся вокруг. — Вы никогда не испытывали желания показаться психологу? Я могу вам устроить консультацию у очень хорошего специалиста.
— Вы что, в психушку меня хотите упрятать?
— Ну, что вы! Теперь это трудно, хлопотно. Психов развелось — полстраны. В Думе заседают, и никто им слова не скажи…
От таких политических заявлений мне стало неуютно.
— Ладно, — вздохнул полковник. — Я еще загляну к вам на днях. А пока послушайтесь моего совета: никуда не уезжайте, картины не выносите, посторонних людей не пускайте. Если что звоните по этому телефону… Кстати, телефон у вас работает?
— Работает. Может быть, наконец, вы все-таки намекнете мне, в чем дело? Мне что, угрожает опасность?
— Возможно. И не только вам. Нам стало известно… скажем так, из нетрадиционных источников, что на вас делают ставку некие силы… угрожающие национальной безопасности.
— Но я ничего об этом не знаю!
— Возможно. А возможно, знаете, но не понимаете. Поэтому мы и стараемся держать ситуацию под контролем. И вы, как русский человек, хотя и абстракционист, должны сотрудничать с нами — в интересах Великой России. Подумайте об этом. Всего хорошего!
Он ушел. Некоторое время я стоял у дверей словно в ступоре. Потом сделал шаг, как вдруг голова закружилась и…
Я проснулся. И испытал облегчение: это был всего лишь сон. Не надо было вчера смотреть передачу «Совершенно секретно» одно расстройство! Ладно, проехали. Первым делом я оглядел свои труды. Полюбовался орохвасом, парочкой чгуттаков и прочими забавными созданиями. Незаконченным оставался лишь н'хем-то-тер. Накануне мне никак не удавались его глаза. Но я чувствовал, что сегодня мне это удастся. Напевая, я умылся, оделся и перекусил. Время было творить.
Мое вдохновение разрушил звонок в дверь. Сначала я даже не понял, что это такое, — гости у меня бывают редко. И кто бы это мог быть? Я никого не ждал. Неужели мой сон был вещим?
На пороге стоял молодой (пожалуй, даже моложе меня) человек с рыжей бородой, в потрепанной зеленой куртке и джинсах. Похоже, он был счастлив. Такое странное выражение лица я видел только у сектантов, которые как-то пытались всучить мне «Бхагават-гиту» в подземном переходе.
— Это вы! — радостно сказал он. — Наконец-то!
— В чем дело?
— В вас. Во мне. Во всех нас. Разве вы не видите мою ауру?
— Честно говоря, нет.
— Извините. Конечно, ведь у вас другой дар. Вы избраны рисовать. Но неужели вы не дадите мне увидеть
