Когда капитан Гэрилльо получил приказание отправиться со своей новой канонеркой «Бенжамен Констан» в Бадаму, на Батэме, рукаве Гуарамадемы, чтобы оказать местному населению помощь в борьбе против муравьев, он заподозрил власти в желании посмеяться над ним. Отдание этого приказа произошло несколько романтическим и не совсем правильным образом, — чувства одной знатной бразильской дамы и нежные глаза капитана сыграли в этом деле не последнюю роль, и газеты высказались по этому поводу с прискорбным неуважением. Теперь он чувствовал, что снова готовится дать им предлог к непочтительности.
Сам капитан был креолом, а его представление об этике и дисциплине — чистокровно португальским, и только Холройду, инженеру из Ланкашира, — да и то больше ради практики в английском языке, — он открыл свою душу.
— Это все для того, — сказал он, — чтобы поставить меня в дурацкое положение. Что может поделать человек против муравьев? Они приходят и уходят.
— Говорят, — сказал Холройд, — что эти не уходят. Этот малый, которого вы называете Самбо…
— Цамбо, — мы так называем особый вид метисов.
— Так вот, этот Самбо. Он говорит, что уходят-то люди.
Капитан некоторое время сердито курил.
— Такие вещи случаются сами собой, — сказал он наконец. — В чем дело? Все эти нашествия муравьев и прочей пакости — от Бога. Случилось раз такое же вот нашествие в Тринидаде: маленькие муравьи, которые объедают листья. Все апельсинные деревья, все манговые… Какое вам до этого дело? Иногда муравьиные армии нападают на дома, — это уже воинственные муравьи, другая порода. Вы уходите, а они очищают дом. Потом вы можете вернуться снова: дом чист, точно новенький. Ни тараканов, ни блох — ничего.
— Этот маленький Самбо, — сказал Холройд, — говорит, что существуют разные муравьи.
Капитан пожал плечами, выпустил дым и сосредоточил все свое внимание на папиросе. Немного погодя, он возобновил разговор:
— Дорогой мой Холройд, что я стану делать с этими дьявольскими муравьями?
Капитан задумался.
— Это просто нелепо, — сказал он.
После обеда, однако, он надел полную форму и сошел на берег. Вскоре на судно стали прибывать бутылки и ящики, а вслед за ними вернулся и капитан. Холройд сидел на палубе, дыша вечерней прохладой, курил и дивился на Бразилию. Шесть дней уже шли они вверх по Амазонке и находились на расстоянии нескольких сот миль от океана, а между тем и к западу и востоку все еще расстилалось до самого горизонта водное пространство, напоминавшее море, и лишь на юге виднелась песчаная отмель с редкими зарослями хворостинника. Вода неслась стремительно, словно ее выпустили через шлюз, — загустевшая от ила, оживленная крокодилами и носящимися над ней птицами, питаемая какими-то неистощимыми источниками. Заброшенность, которой веяло от всего этого, наполняла его душу тоской. Город Алемкуэр со своей маленькой церковкой, крытыми тростником сараями вместо домов и выцветшими развалинами, свидетелями лучших дней, казался маленькой безделушкой, затерянной в этой пустыне, монетой в шесть пенсов, оброненной в Сахаре. Холройд был молодым человеком. Это было его первое знакомство с тропиками. Он приехал прямо из Англии, где природа, скованная изгородями, канавами и дренажами, доведена до совершенного подчинения, — тут же он впервые обнаружил незначительность человека. В течение шести дней они плыли, удаляясь от моря, по пустынному речному пути, и человек встречался здесь так же редко, как какая-нибудь редкая бабочка. Один день им навстречу попался челнок, на другой день они проплыли мимо уединенной стоянки, на третий день они не видели ничего, кроме воды. Холройд начал приходить к убеждению, что человек действительно редкостное животное, обладающее лишь весьма ненадежной властью над этой страной.
Холройд все более убеждался в этом, по мере того как проходили дни, и он продолжал свой извилистый путь к Батэмо, в обществе этого замечательного командира, которому была предоставлена власть над одной большой пушкой, но строго запрещено тратить боевые припасы. Холройд усиленно изучал испанский язык, но все еще должен был ограничиться в разговоре настоящим временем и существительными; кроме него, единственной персоной, владевшей несколькими английскими словами, был негр-кочегар, безбожно их коверкавший. Помощником командира был португалец Да-Куна, говоривший по-французски, но это был совсем другой французский, чем тот, которому Холройд обучался в Саутпорте, и их беседа ограничивалась обменом любезностями и простейшими замечаниями о погоде.
И погода, как и все остальное в этом поразительном новом мире, была какая-то нечеловеческая: жаркая ночью и жаркая днем. Воздух казался паром; даже ветер был здесь горячим паром, пропахшим запахом гниющей растительности. Аллигаторы, странные птицы, мухи разных видов и величин, жуки, муравьи, змеи и обезьяны — все, казалось, недоумевали, что может делать здесь человек — в этой атмосфере, где солнечный свет не дает радости, а ночь — прохлады. Ходить в платье было невыносимо, но сбросить его значило быть опаленным днем и предоставить еще более обширное поле деятельности москитам ночью; если вы выходили днем на палубу, вас ослеплял безжалостный блеск, а оставаясь внизу, можно было задохнуться. Днем появлялись какие-то мухи, чрезвычайно умные и зловредные, увивавшиеся вокруг рук и лодыжек. Капитан Гэрилльо, единственное существо, отвлекавшее Холройда от этих физических страданий, стал наводить на него невыносимую скуку; он повторял изо дня в день незамысловатую историю своих сердечных чувств к целой плеяде анонимных женщин, точно перебирал четки. Иногда они стреляли в аллигаторов, и в редкие дни наталкивались на человеческие поселения в лесной пустыне и оставались там на денек-другой, чтобы выпить и отдохнуть. Раз ночью им даже удалось потанцевать с креольскими девушками, которые нашли жалкие познания Холройда в испанском языке, исключавшие употребление прошедшего и будущего времени, вполне удовлетворительными для своих надобностей. Но это были лишь светлые проблески в унылом, сером коридоре струящейся реки, вверх по которой продвигалась трепещущая машина. Некое великодушное языческое божество в образе большой оплетенной бутылки принимало поклонение в кают-компании, а также, по всей вероятности, и на баке.
