Вообще-то, настоящее предисловие к этой книге уже существует. Оно с трудом уместилось в несколько толстых томов — и видит бог (тот самый, который пишется с большой буквы), я приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы оно не стало еще длиннее! Теперь мне приходится расхлебывать последствия собственной словоохотливости: я прекрасно понимаю, что среди читателей этой книги найдется немало счастливчиков, до сих пор как-то обходившихся без моей писанины. Поскольку пересказывать содержание семи (если я не сбился со счета) томов в нескольких строчках — занятие более чем неблагодарное, я не стану даже пытаться. Вместо этого я позволю себе всего одно замечание (на мой взгляд, ничего не объясняющее).
Все события, о которых пойдет речь в этой книге, действительно имели место — но только в моей жизни, а не в вашей. Это нормально, поскольку я уже давно по самые уши увяз в топком болоте чудес — так глубоко и безнадежно, что меня уже нет рядом с вами.
Более того, у меня уже почти не осталось оснований надеяться, что я вообще есть хоть где-то. Строго говоря, меня никогда и не было. Но когда очередная волна неизвестно чьих воспоминаний грозит мне если не безумием, то противной тупой болью в затылке, я превращаю их в белые буквы на черном экране компьютера (у меня до сих пор имеется необъяснимая слабость к моей допотопной двухсотке — Windows 95, и даже 3.11, конечно, не проинсталлируешь, зато эта машина у меня из рук ест, да еще и мурлычет! — и старому доброму Microsoft Word 5.5), а потом с вялым интересом жду, пока белые буквы на черном экране превратятся в черные буквы на белой бумаге — обычно это отнимает кучу времени, понятия не имею, почему. Сверху сие безобразие, как правило, прикрывается пестрой обложкой с довольно жуткими, но как бы «героическими» рожами — и все! Воспоминания навсегда оставляют меня в покое, поскольку с этого момента они принадлежат не мне, а так — всем понемножку. Надеюсь, что они кажутся вам забавными, поскольку зануд под этим восхитительным небом всегда хватало и без меня…
P.S. Что касается послесловия — хотелось бы верить, что его никогда не будет. Мне всегда казалось, что наихудшее послесловие к любой книге — это смерть автора (когда я узнал, что нежно любимый мною в юности Борхес умер, я на него ужасно рассердился!), а самое лучшее послесловие, о котором можно только мечтать — это многоточие, но не отпечатанное типографским способом на бумаге, а длинная череда незаметных дырочек, образовавшихся на тонкой ткани реальности после того, как еще кто-то ускользнул, не прощаясь. Боюсь, что этот вариант мне пока не по зубам: всякий раз, когда я пытаюсь исчезнуть не прощаясь, выясняется, что я забыл шляпу, или зажигалку, или еще какую-то чушь, без которой совершенно невозможно обойтись — и мне приходится возвращаться…
Вот теперь, кажется, все.
Ваш Макс Фрай.
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету, а на поясе длинный меч!
Керай, XVII век
Светлы мои волосы,
Темны мои глаза,
Темна моя душа,
Холоден ствол моего ружья…
— Эй, «Груз Виселицы», куда это ты уставился?
Я твердо решил, что больше не буду отзываться на это сомнительное прозвище, а посему никак не отреагировал на вопрос Афины. Пора бы ей усвоить, что владельца тысячи имен не следует окликать таким образом!
Впрочем, я не слишком верил, что это подействует: когда она дорывается до своего горячо любимого человеческого облика, ее характер становится совершенно невыносимым, и тут уже ничего не поделаешь, остается только ждать, пока сероокая устанет таскать на себе бесполезный груз, который неразумные люди в свое время опрометчиво сочли одним из наилучших мужских тел… Мало того, что мне не слишком-то нравится простолюдин по имени Марлон Брандо, облик которого так полюбился Палладе, меня вообще изрядно раздражает ее склонность принимать мужской облик: созерцать потную шею и коротко стриженный затылок немолодого мужчины и помнить, что под его загорелой кожей скрывается прекрасная сероглазая дева — от этого у кого угодно ноша шеи перегреется! Впрочем, эти Олимпийцы все с придурью, Афина еще самая разумная. И всех их легче убить, чем переделать, хотя убить тоже не слишком просто, поскольку считается, что они бессмертны, как, впрочем, и я сам…
— Нет, правда, Игг, на что ты пялишься? Что такого интересного может быть на земле? — Снова спросила Афина. Я мог поздравить себя с маленькой победой над ее необузданным нравом: на этот раз меня назвали не «Грузом Виселицы», а моим собственным именем, да еще и одним из самых любимых — честно говоря, из доброй тысячи имен, успевших прилепиться ко мне за мою бесконечно долгую жизнь, я всегда предпочитал те, что покороче — как последний удар меча…
— Там на камне сидит какая-то странная тварь. — Объяснил я. — Не то человек, не то погань подземная, не то просто наваждение… Но не один из наших, это точно!
— Ясно. — Кивнула голова Марлона Брандо. — Ну что, идем на снижение?
Посмотрим, что он такое.
— Я и отсюда его прекрасно вижу. — Усмехнулся я. — И ты бы увидела, если бы смотрела своими собственными глазами, а не выглядывала из близоруких окон своей драгоценной маски…
