Глава 1. Оружейник и монах
Наш рассказ начинается в середине зимы в самом конце семнадцатого столетия. Россия прошла через долгое, суровое испытание национальной тьмой. Она носила татарское иго, стёршее плоть нации до самых костей; а когда иго было сброшено, начались гражданские распри и мятежи. Поляки и шведы грабили страну, и полдюжины человек претендовали на трон посреди всеобщей суматохи. Наконец несколько патриотических граждан, заложив всё самое дорогое, что имели, ради освобождения от этого проклятия анархии, ведомые благородным князем и скромным, патриотичным мясником, смело поднялись на спасение страны. Москва была освобождена, Михаил Романов был избран царём; и этот блистательный род до сих пор занимает имперский трон. И вот заря российского величия занялась; но солнце стояло невысоко, и свет освещал не всю империю, пока трон не занял Пётр.
В Слободе – пригороде Москвы – на берегу Москвы-реки стояла скромная хижина. Её внешний вид выдавал опрятное устройство, которое восполняло её небольшой размер. На самом деле, она казалась такой маленькой только по сравнению со стоявшими рядом крупными, ветхими, грязными строениями, которые возвышались над аккуратной хижиной, как безлесые горы над зеленеющим холмом. Внутри эта хижина была столь же опрятна, как и снаружи. Две квартиры, одна из которых использовалась только зимой, были обставлены не только с опрятностью, но с настоящей роскошью. Позади были большие кухня и столовая и две маленькие спальни; а ещё дальше – ремесленная мастерская и другие пристройки. В мастерской производилось, в основном, огнестрельное оружие. По особому заказу делались шпаги и другое холодное оружие.
Оружейник сейчас стоял у кузнечного горна и наблюдал, как клубы белого дыма вылетают в дымоход. Это был молодой человек не старше двадцати трёх лет с соразмерным, крепким телосложением. Он был не высок – не выше среднего роста, – но одного взгляда на его могучую грудь, широкие плечи, жилистые обнажённые руки хватало, чтобы увидеть, что он обладал огромной физической силой. Его правильные черты лица были крупными и крайне привлекательными; его высокий лоб был наполовину скрыт светло-русыми вьющимися волосами; его яркие, сверкающие серые глаза выдавали ум гения. Звали его Рюрик Невель. Его отец погиб в последней войне с турками, а сын вскоре после тяжёлой утраты, оставив матери достаточно средств, поехал в Испанию. Там он работал на самых прославленных оружейных заводах; и сейчас, набравшись опыта в своём ремесле, вернулся в родной город, чтобы следовать своему призванию и заботиться о матери.
Рядом стоял помощник Павел Пипов – смышленый парень лет пятнадцати, который учился у оружейника его искусству. Его волосы и глаза были темнее, чем у его хозяина. Пусть он не обладал таким же глубоким умом, зато был остёр на язык и непоколебимо честен.
Солнце уже зашло за горизонт, и мастерскую освещало только тусклое пламя углей в горне, когда Павел наваливался на ручку, которая двигала мехи. Вдруг Рюрик, выходя из задумчивости, отступил от горна. Он приказал слуге собрать все вещи на ночь, развернулся к двери и скоро оказался на кухне, где его мать уже приготовила ужин.
Клавдия Невель была женщиной благородной внешности, и её красивое лицо озарялось каждый раз, когда она смотрела на сына. Она видела снега уже пятидесяти зим, и если они оставили немного серебра на её голове и некоторые отметины на её лице, то сияние многих летних месяцев одарили её благодарным, любящим сердцем и набожной, любящей душой.
– Опять снег повалил, – заметил Павел, когда занял своё место за столом.
– Эх! – отозвался Рюрик, отставляя нож и прислушиваясь к вою метели. – Я надеялся, что снег прекратился. Всё вокруг замело. И как же он дует!
– Не беспокойся, – произнесла мать нежным, спокойным голосом. – Метель дует, где хочет, и мы можем только возблагодарить бога за то, что имеем кров, и молиться за тех, кто его не имеет.
– Аминь! – с пылом ответил Рюрик.
После этого троица немного помолчала, слушая метель, которая ревела за стенами хижины. Дул сильный ветер, и снег с тоскливым, печальным звуком бился в окна. Наконец вся еда была съедена, стол убран, и скоро Павел ушёл спать. Он обычно ложился рано, чтобы рано вставать для разведения костра и подготовки к дневной работе.
Рюрик перетащил кресло поближе к камину, склонил голову и снова задумался. В последнее время это вошло у него в привычку. Иногда он сидел так целый час, не разговаривая и не двигаясь. Его мать не вмешивалась, поскольку предполагала, что он, наверное, решает какие-то волнующие его механические задачи. Но эти приступы задумчивости стали слишком частыми, слишком долгими, слишком мрачными для такого вывода, и добрая женщина убедилась, что вызваны они не кузнечным горном или токарным станком, а чем-то более далёким. Юноша сидел, положив лоб на руку и глядя в очаг. Он не двигался полчаса, и на лице его отражалось беспокойство.
– Рюрик, сынок, – наконец произнесла мать тихим, добрым голосом, – что так занимает твои мысли?
Молодой человек вздрогнул и повернулся к матери.
