Отзвук трубы донесся из-за дверей. Эти звуки были слабыми и отдаленными, словно неземное свечение серебряного фантома, но из этих звуков могли бы формироваться тени.
Роберт Вольф твердо знал, что за раздвижными дверцами стенного шкафа не может быть никакого рога и уж тем более — трубача. Ведь минуту назад он заглядывал туда и не обнаружил ничего, кроме цементного пола, белых оштукатуренных стен, вешалок и крючков для одежды, полки и лампочки.
И все же он слышал эти неясные, таинственные звуки трубы, слабые, будто доносившиеся из какого-то потустороннего мира. Он был один, так что ему не с кем было свериться относительно реальности того, что, насколько он знал, не могло быть реальным.
Было маловероятным, что для такого опыта изберут комнату, где он пребывал в состоянии транса. Но отнюдь не маловероятно, что именно его изберут для испытания.
В последнее время его беспокоили странные сны. А днем посещали такие же странные мысли и возникали мимолетные образы, живые и поразительные. Они не были желанными, но всегда нежданными и неотразимыми.
Его наполнила тревога. Казалось нечестным — готовиться уйти на покой, и вдруг пострадать от нервного срыва. Однако и такое могло случиться, как случалось и с другими. Наверное, выход оставался один: показаться врачу. Но трудно было заставить себя действовать разумно. И он продолжал ждать, никому ничего не говоря, особенно жене.
Он находился в комнате для отдыха только что отстроенного дома в районе новостроек «Хохокам Хоумс», устремив взгляд на дверцы стенного шкафа. Если вновь протрубит рог, он отодвинет дверцы и докажет себе, что за ними ничего нет. И тогда, зная, что звуки рождаются в его собственном мозгу, он не будет связывать свое состояние с покупкой этого дома. Он проигнорирует истерические протесты жены и увидится сначала с доктором, а потом и с психотерапевтом.
— Роберт! — послышался голос его жены. — Тебе там не надоело? Поднимайся к нам. Мы должны кое-что обсудить с мистером Брессоном!
— Минутку, дорогая, — отозвался он.
Она окликнула его опять, на этот раз так близко, что он обернулся.
Бренда Вольф стояла на площадке лестницы. Они были одного возраста — шестьдесят шесть. Былая красота ее теперь оказалась погребенной под слоем жира, под густо нарумяненными и напудренными складками морщин, толстыми стеклами очков и седыми голубовато-стальными волосами. Он вздрогнул при виде ее, как вздрагивал всякий раз, когда видел в зеркале собственную плешивую голову, глубокие складки, пролегшие от носа до рта, и морщины, расходящиеся лучами от уголков глаз. Не в этом ли его беда? Может быть он не в состоянии приспособиться к тому, что неизбежно, что приходит ко всем, нравится им это или нет? Или просто нереализованные мечты юности вызывали у него такую неприязнь к жене и к себе самому. Время оставило следы на теле, но оказало милость, позволив жить так долго. Мир нельзя было винить в том, чем он стал. Ответственным за все был он и только он. По крайней мере, у него имелось достаточно мужества, чтобы смотреть этому факту в лицо. Он ни в чем не упрекал Вселенную или ту ее часть, которая являлась его женой. А кроме того, он не причитал, и не хныкал, как Бренда.
Бывали времена, когда хотелось и поскулить, и поплакать. Многие ли из вас не помнят себя, свою жизнь до двадцатилетнего возраста? Он думал именно о цифре двадцать, так как Вольфы, усыновившие его, сказали, что тогда он выглядел именно двадцатилетним. Он был обнаружен стариком Вольфом, бродившим в горах Кентукки неподалеку от границы с Индианой.
Он не знал, ни кто он такой, ни как попал в Кентукки, да и само название страны — Соединенные Штаты Америки, ничего для него не значило, впрочем, как и английский язык был ему совершенно незнаком.
Вольфы взяли его к себе, о чем поставили в известность шерифа.
Проведенное властями расследование не дало никаких результатов, установить его личность не удалось. В другое время эта история могла бы привлечь внимание прессы, однако страна воевала с кайзером и думала о более важных вещах. Роберт, названный так в честь умершего сына Вольфов, сразу же включился в работу на ферме.
Полная потеря памяти не помешала ему пойти в школу. Но хуже отсутствия формальных знаний являлось его абсолютное неведение относительно того, как следует себя вести в окружающей действительности. Он то и дело смущал или оскорблял людей, часто сам страдая от презрения, а порой и жестокой насмешки окружающих, но быстро учился, а его готовность упорно трудиться, плюс способность к самозащите быстро завоевывали ему уважение.
В удивительно короткий срок, словно повторяя усвоенное, он закончил начальную, а затем среднюю школу. Сдав экстерном вступительные экзамены, он начал обучение в университете. Здесь у него появилась, сохранившись на всю жизнь, тяга к классическим языкам.