Я встретил Ми, когда мне было двадцать один. В самый обычный зимний вечер. В самый обычный рабочий день.
— Простите, не подскажете?..
Девичий голосок — тонкий и мягкий, как струна, тронутая флажолетом — задал вопрос, который я слышал по меньшей мере десять раз на дню: должность консультанта в музыкальном магазине обязывала. Я обернулся — и тогда впервые увидел её.
Она казалась девчонкой, едва-едва повзрослевшей. Волосы — кленовый мёд, глаза — серебряное сияние утренней росы, лицо — нерешительный ангел с рождественской открытки. Джинсы, какая-то светлая куртка. Холщовая сумка на плече, кажется. Тогда я особо не обратил внимания.
Она протягивала мне два компакт-диска.
— Добрый вечер. Что интересует?
— Простите, я тут в сомнениях… Может, поможете их разрешить?
— Спрашивайте.
— Чьё исполнение посоветуете: Когана или Ойстраха?
— Хм… концерт Брамса? На мой взгляд, Коган звучит лучше, — я легонько щёлкнул пальцем по нужной обложке. — Хотя тут дело вкуса.
— Его и возьму, — она просияла, будто подарок получила. — Спасибо!
— Обращайтесь.
Из-под светлых ресниц блеснуло любопытство:
— А вы ведь Борис Рахманов?
— Э… да, — странно, на бедже значилось только имя. — Откуда вы знаете?
— Я следила за тем конкурсом Королевы Елизаветы, где вы взяли гран-при.
— А, — я машинально поправил очки, и голос мой прозвучал с глухой невыразительностью струны под сурдиной. — Да, было дело.
— Значит, подрабатываете? А я думала, что скрипач такого уровня уже поспешил покинуть нашу варварскую страну.
— Не сложилось, — я выдавил улыбку скорее из профессиональной вежливости.
— Ну и хорошо, — девчонка улыбнулась в ответ с ослепительной приветливостью. — Простите за назойливость. До свидания!
Притаившись среди роялей у оконной витрины, из-за прикрытия яшмовой крышки элитного «Стейнвея» я следил за девчонкой, пока она не расплатилась и не вышла из зала. Зачем — сам не знал: уж точно не подозревал в преступных намерениях. Но следил.
Не могу сказать, что вечером уже и думать о ней забыл: чем-то она для меня выделилась из толпы. Но утром я точно о ней не вспомнил. А вспомнил, лишь когда через день снова услышал за спиной знакомое флажолетное «простите, не подскажете?..».
— Добрый вечер. О чём сомневаетесь на этот раз?
— А, так вы меня запомнили! — девчонка вновь просияла. — У меня… вот.
— Скрипичные партиты Баха?
— Ага. Грюмьо или Коган?
— Я поклонник Когана, так что всегда буду на его стороне. Но исполнение Грюмьо тоже весьма интересно. Оригинально, романтично, человечно и при этом не пошло.
— Хм… может, взять оба?
— Это был бы наилучший вариант. Сами решите, что вам больше нравится. И я советую это отнюдь не из соображений дополнительной выручки.
— Я знаю, — весело ответила она. — Спасибо!
Она вернулась через два дня; и в тот момент, когда в дальнем конце зала мелькнула знакомая светлая куртка, я поймал себя на странной мысли, что ждал её.
— Здравствуйте! — она направилась прямо ко мне, улыбаясь тепло и свободно, словно старому другу. — А Коган мне действительно понравился больше!
— Всегда рад помочь.
— Это хорошо. А то я как раз хотела спросить, есть ли у вас Тартини.
— У вас прямо-таки неуёмный аппетит…
И она хихикнула: коротко, весело и очень музыкально.
А потом были Моцарт и Бетховен, и Вивальди, и Корелли, и снова Моцарт — и я уже не удивлялся тому, что начинаю тревожиться, если она не заглядывает в магазин дольше пары дней. Странная девчонка, связавшая меня странными отношениями, где мне даже имя её неизвестно. Коллеги отпускали подколки, намёки, шутки в духе «хоть бы телефончик стрельнул» — а мне было всё равно. Я не решался ничего менять.
Я бы так и не решился, если бы не случай. Тоже самый обычный.
Она вбежала в магазин перед самым закрытием: я еле-еле успел отыскать на полках нужного ей Сен-Санса. И так получилось, что в промозглый февральский холод мы вышли вместе, а потом выяснили, что идти нам в одну сторону: мне до метро, ей домой.
Как сейчас помню фонари, плывущие в метели, машины, чихающие выхлопом в мёртвой снегопадной пробке на Садовом, злой ветер, змеёй ползущий под одежду… и ту автобусную остановку, где она вдруг всплеснула руками и без крика, без стона упала.
— Ой, — только и сказала тихо, когда я помог ей встать. — Простите, я такая неуклюжая…
— Ничего подобного, просто гололёд под снегом — опасная штука. Всё в порядке?
— Думаю, да, — она сделала шаг — и снова упала бы, если бы я не поддержал. — Ой…
— Что такое?
— Нога…
— Вот что, я вас доведу до дома, а там вызовете врача.
— Да ладно, тут недалеко, я…
— Раз недалеко, то тем более. Много времени не потеряю, — я согнулся в подобии поклона. — Обопритесь на меня. Держитесь за шею. Куда идти?
Она жила в невысоком старом доме, в одном из тех тихих переулочных двориков в самом центре, где ещё дышала старая Москва: здесь не слышен был шум городской суеты, лишь снег шелестел да скрипели под ветром качели на детской площадке. Дотащив девчонку до третьего этажа, я взял у неё ключи и открыл деревянную дверь с облупленной краской.
Нас встретила тишина. В квартире было темно.
— Когда ваши родители вернутся? — я щёлкнул выключателем и усадил её на пуфик.
