И вновь рассказана история. В нашем случае — окончена песня.
Как обычно, это путешествие доставило мне радость. Я счастлива вывести слово «Конец», но в то же время испытываю некоторое сожаление из-за этого. Я очень привязалась к персонажам этой книги. Предоставляю вам догадаться, к кому из них я не испытываю привязанности.
Как обычно, были и те, кто прошел этот путь со мной. Снимаю перед ними шляпу в знак глубокой признательности, которую адресую:
— Во-первых, конечно же, моему неизменному редактору, бывшему таковым на протяжении многих лет, — Майклу Корда. Быть с ним в одной рабочей команде — благословение свыше.
— Мэрисью Руччи, главному редактору «Саймон и Шустер», — за ее мудрые поправки и советы.
— Элизабет Бриден — за ее прилежание и терпение в течение всего процесса редактирования.
— Художнице Джеки Сео — за неотразимые рисунки для обложки.
— Эдду Борану, бывшему агенту ФБР и нынешнему президенту Фонда помощи семьям морских пехотинцев и полицейских, который был моим наставником, когда я старалась узнать, как бы ФБР расследовало преступление, подобное тому, что описано в книге.
— Дизайнеру интерьеров Ив Ардиа, которая рассказала мне, как потратить пять миллионов долларов на отделку и обстановку апартаментов.
— Надин Петри, моей ассистентке и правой руке на протяжении последних семнадцати лет.
— Рику Кимболлу — за его совет относительно того, как перемещать большие суммы денег подальше от бдительных глаз.
— И наконец, моей семейной группе поддержки: великолепному супругу Джону Конхини за его неизменную готовность помочь; моим детям, которые всегда готовы прийти на помощь, если мне нужны их комментарии к паре-тройке глав. Особенно они полезны, когда указывают, что выражение, которое я использую, для нынешнего поколения не несет смысловой нагрузки. Tempus fugit,[1] и все такое!..
Приятного чтения вам всем.
Тридцатилетняя Элейн Марша Хармон быстрой походкой преодолевала расстояние в пятнадцать кварталов от своей квартиры на Восточной 32-й улице в Манхэттене до небоскреба «Утюг» на перекрестке 23-й улицы и Пятой авеню, где она работала ассистенткой декоратора интерьеров. На ней было теплое пальто, но перчаток она не надела — и, видимо, зря. Раннее ноябрьское утро выдалось довольно холодным.
Длинные золотисто-каштановые волосы ее были скручены в жгут и заколоты на затылке, и лишь отдельные волоски, выбившиеся из прически, щекотали лицо. Элейн была высокой, в отца, и худощавой, как ее мать. Закончив колледж, она решила, что учительская работа ее не прельщает, и поступила в Институт моды и технологии. После окончания обучения ей предложила работу Глэди Харпер, специалистка по декорации интерьеров, клиентами которой были богатые и социально успешные люди.
Элейн всегда шутила, что ее назвали в честь двоюродной бабушки по отцу, бездетной вдовы, считавшейся весьма состоятельной. Проблема была в том, что тетушка Элейн Марши, любительница животных, большую часть своих денег оставила различным приютам для кошек и собак и очень мало завещала своим родственникам.
Лейн объясняла вопрос своего имени так: «Элейн — очень милое имя, как и Марша, но я никогда не чувствовала себя Элейн Маршей». В детстве она случайно решила эту проблему, неправильно произнося свое имя как «Лейн», и так оно осталось с тех пор.
По какой-то причине это все пришло ей в голову, когда она шла от Второй авеню до Пятой, а потом до 23-й улицы. «Мне хорошо, — думала она. — Мне нравится быть здесь, сейчас, в эту минуту, на этом месте. Я люблю Нью-Йорк. Не думаю, что смогла бы жить где-то еще. По крайней мере, я этого не хотела бы». Однако вскоре ей, вероятно, придется обдумать вопрос переезда в пригород. Кэти в следующем сентябре пойдет в детский сад, а частные сады в Манхэттене слишком дороги для Лейн.
Эти размышления заставили ее ощутить знакомый укол боли. «О, Кен, — подумала она. — Если б ты только был жив!» Решительно отбросив воспоминания прочь, она открыла двери небоскреба «Утюг» и поднялась на лифте на четвертый этаж.
Хотя было только без двадцати девять, Глэди Харпер уже была в офисе, как и предполагала Лейн. Остальные работники — секретарь и бухгалтер — приходили без двух минут девять. Глэди не прощала опозданий.
Лейн остановилась у дверей в ее кабинет.
— Здравствуйте, Глэди.
Та подняла взгляд. Как обычно, ее серо-седые волосы выглядели так, как будто она не удосужилась их причесать. Одета Глэди была в черный свитер и брюки, подчеркивавшие худобу ее жилистой фигуры. Лейн знала, что гардероб начальницы набит точно такими же свитерами и брюками — свою страсть к дизайну, расцветкам и текстурам та приберегала исключительно для дизайна интерьеров жилых домов и офисов. Ей было шестьдесят лет, двадцать лет она состояла в разводе, друзья и подчиненные называли ее просто «Глэди». Один из поставщиков тканей как-то пошутил, что «glad-she’s-not» было бы для нее более подходящим прозвищем,[2] — и это стоило ему крупного контракта.
Глэди не стала тратить время на приветствие.
— Входи, Лейн, — произнесла она. — Мне кое-что нужно с тобой обсудить.
«Что я сделала не так?» — спросила себя Лейн, но, подчиняясь приказу, вошла в кабинет и присела на один из старинных виндзорских стульев, стоявших перед столом Глэди.
