Человек с пристальным взглядом
Вошедший не походил на обычного посетителя. Это сразу почувствовали все. У него был взгляд человека, знавшего тайну. И потом, он не вытер ноги. Даже директор завода, входя в КБ, вытирал ноги, иначе ему пришлось бы иметь дело с уборщицей мамой Зиной. Но на этот раз мама Зина почему-то промолчала.
– Кто будет главный конструктор? – спросил посетитель негромко, но его услышали все.
– Я, – поднялся Лев Евгеньевич. И это тоже говорило о необыкновенности гостя. Шеф вставал из-за стола редко.
– Мне надо поговорить с вами… лично.
Все личные разговоры, тайное обмывание премий и «проработки» проходили в кладовой, где хранили ватман и нашатырь. Гость продержал Льва Евгеньевича в «нашатырке» целых полчаса, что также было странно. Самые сложные вопросы главный решал за пять-десять минут.
Из кладовки шеф вышел один, спокойный, непроницаемый, как всегда. Но так подумать мог лишь посторонний. Работники отдела видели, что их начальник взволнован. Обычно Лев Евгеньевич спешил сесть за стол. Сейчас он сделал по комнате круг, потом ещё один, остановился возле окна и стал вертеть шпингалет. В разгар рабочего дня шеф забавляется! Видно, случилось что-то совсем сногсшибательное.
Лев Евгеньевич наконец закрыл окно и глухо сказал:
– Синеоков, зайдите в лабораторию…
Синеоков с готовностью отложил рейсшину и поднялся с деланно-скромным видом. Кому, как не ему, первым узнавать новости! Покачивая бедрами, любимчик шефа протанцевал по проходу.
Вышел Синеоков быстро. Нежное, девичье лицо его пятнилось румянцем, глаза блестели, словно в кладовке он нанюхался нашатыря.
– Следующий – Ивлев.
Забыв про танцующую походку, Синеоков протопал к своему кульману и плюхнулся на стул.
– Шш-ш-что-ш-ш, – тотчас же зашелестело по комнате.
Но Синеоков, обычно большой трепач, сделал вид, что не слышит. Даже маме Зине ничего не удалось выведать, сколько она ни крутилась возле него с веником.
До обеда все работники конструкторского бюро побывали на приеме у необычного посетителя. Выходя из «нашатырки», одни были растерянны, другие бледны, третьи недоумевающе улыбались и пожимали плечами.
Прощаясь, гость посмотрел на каждого все запоминающим взглядом и негромко сказал:
– Я прошу о предмете нашей беседы пока не распространяться.
Никто не сказал ни слова, но к концу смены весь завод знал, что конструктор Гусев из отдела главного конструктора убил человека.
– Мы! А! Мы! А! Мы! А!
– Чего мычишь, как корова? Говори: «мы».
– Мы…
– Теперь – «а».
– А.
– Сложи…
– Мыа.
– Дура! Не «мыа», а «ма». Говори: «Мы».
Олег открыл глаза. Можно было и не смотреть, на будильник: семь часов, раз начался «урок внеклассного чтения».
Он надел пижаму, достал из-под кровати гантели, нехотя помахал ими и пошел умываться. Проходя мимо занимающихся, он состроил улыбку.
– Доброе утро, Катерина Иосифовна.
– Мы… доброе утро… Мы. Да что же ты дура такая! – Послышался звук, как будто на сковороду шлепнулся кусок теста.
– А-а-а-а-а-а-а!..
Из соседней комнаты, застегивая брюки, вышел Павел Игнатьевич и рявкнул:
– Молчать! Тудыт и обратно! Повторять за мной: «Мы»!
– Доброе утро, Павел Игнатьевич.
– Доброе утро, Олег! Мы!
Хозяин сел по другую сторону своего чада, и вся картина стала напоминать иллюстрацию к сказке Льва Николаевича Толстого «Три медведя».
Медвежонок Света не перешла во второй класс из-за чтения. В ее кудрявой головке никак не может уложиться умопомрачительная задача: почему при сложении «мы» и «а» получается «ма», а не «мыа».
На улице шел редкий теплый дождь. Небо было мохнатое. Молоденькие яблоньки во дворе стояли застывшие, неподвижные, словно вылепленные из воска, но в их неподвижности чувствовалась внутренняя настороженность.
«Будет сильный дождь, – подумал Олег. – Дождливое лето – к урожаю…»
Он помылся до пояса из прибитого к палке ржавого умывальника прямо под теплым дождем, вытерся в сенях толстым шершавым полотенцем и пошел одеваться.
«Внеклассное чтение» закончилось, и все «медвежье семейство» завтракало, издавая сложные звуки. В общем хоре первую скрипку играла Катерина Иосифовна, обсасывающая большую кость. Огромная, краснощекая, она сидела на двух табуретках, положив на стол голые руки, цветом и размером похожие на мраморные колонны, и заливалась:
– Сыв-в-в-чв-ча! Сыв-в-в-ча-ча!
– Ыв! Ыв! Ыв! – вторил ей глава семейства.
Молодежь не отставала от родителей.
Второй год Олег стоял на квартире у старшины в отставке Куликова. В общем-то это было дружное и счастливое семейство. Имелось только одно «но», которое омрачало жизнь Павла Игнатьевича и Катерины Иосифовны. У них рождались одни девочки. Почти каждый год «тяжелела» Куликова и неизменно разрешалась очередной «матрешкой», как звали родители свое потомство. Когда ночью раздавалась трубная команда Катерины Иосифовны: «Матрешки! На ведро!» – от топота босых ног стонали половицы. Самой младшей было год и восемь месяцев, старшей, Наденьке, шел двадцать пятый.
– Приятного аппетита, – сказал Олег.
– Сыв-ча! – дружно ответили Куликовы.
Олег посмотрел на часы. Черт побери! Сегодня он запаздывает. Яичницу жарить уже некогда. Придется ограничиться одним кофе. Мысль о кофе была ему приятна.
