1
Как обычно маньяк Валентин Назимов не хотел убивать эту девочку тоже. Но он понимал, что когда настанет пора для любви,- девочке станет больно. Очень больно. А Валентин обожал девочек, и он не хотел делать им больно. Не хотел. Он любил до слез их маленькие ручки, голые подмышечки, плоские животики, которые покрывал бессчетными поцелуями, пытаясь молитвой губ унять свое адское вожделение и умолить самого себя дать маленькой жертве хотя бы еще один часок жизни.
Так вот, последняя девочка была жива уже шестой день.
Назимов даже втайне гордился собой, – никогда раньше он не сохранял пленнице жизнь так долго. Валентину столь долгое промедление стоило поистине адовых мучений и нечеловеческих сил, – ведь больше всего он ценил в девочках расслабленность. А, увы, полная расслабленность у них наступала только лишь после смерти. Сразу, после того как их душила рука. До этого момента они были отвратительно напружинены. Омерзительно напряжены. Туговаты на ощупь. Наконец, плаксивы. Зато потом наступала расслабленность полная. Маленькое тело становилось похоже на студень. Головка безжизненно болталась из стороны в сторону. Губы не чувствовали укус, а пипка – боли. На простыне не алело ни капли крови. Можно было часами упиваться ее покорностью и молчанием. Купать в теплой ванне, чтобы разогреть холодное тело… увы, упоение длилось едва ли больше суток. После чего возлюбленная окончательно коченела, а еще через день приходилось уже открывать окна в квартире, чтобы не чувствовать запаха разложения. А ведь Валентин укрывал маленькую невесту белейшими, душистыми флоксами, как фатой, – ничего не помогало! Ночью приходилось, рыдая, избавляться от трупа в самых ничтожных и случайных местах города.
Назимов оглянулся на пленницу. Он стоял у окна, а девочка лежала на кровати. Головкой на подушке. Укрытая до горла голубым одеялом. Глаза ее были полны слез. Она снова плакала. И если бы рот не был заклеен полоской скотча, – Назимов бы услышал ее невыносимый и нестерпимый рев. А так стояла благословенная тишина. Было даже слышно, как тикают ручные мужские часы, повешенные на гвоздик, вбитый в голую стену.
Ручки и ножки он сразу связал, и под одеялом это было не видно.
Если б не скотч, залепивший рот, можно было б вполне представить, что просто-напросто в постели лежит красивая девочка, она только- только пробудилась о сна. Видимо, ей что-то приснилось: глаза полны слез. И любящий отец, стоя у окна, смотрит на нее с сочувственной нежностью.
Назимов назвал жертву Эммануэль.
Сдерживая возбуждение, Валентин присел на край кровати.
– Если ты Эммануэль, дашь честное слово, что не будешь кричать, я отлеплю пластырь. И ты сможешь выпить воды.
Девочка кивнула в ответ.
Ей, наверное, лет десять, одиннадцать.
– Дядя, я хочу домой, -произнесла она тихим голосом, после того как маньяк Назимов отлепил скотч.
– Не называй меня так! – стараясь подавить ярость, он нежно стиснул в пальцах бледную маленькую мочку, – говори мне, милый.
Глаза Назимова сверкнули так страшно, что жертва затрепетала.
– Хорошо, я не буду… милый, когда вы…
– Ты! Ты! Говори мне ты, Эммануэль!
– Милый, – прошептала девочка, – когда ты отпустишь меня домой? моя мама волнуется.
– А у тебя есть мама, Эммануэль?
– Да.
Но я же убил ее, хотел ответить Назимов, но промолчал.
– А папа где? – Валентин отгоняет мух.
– Он с нами не живет …так ты отпустишь меня?
– Милый! – орет Назимов, пугая жертву.
Девочку колотил панический озноб, проходит минута, прежде чем она смогла выдавить:
– Так ты отпустишь меня, милый?
– Только если ты будешь себя хорошо вести, Эммануэль.
– Я веду себя хорошо.
– Да ты ведешь себя хорошо. Только ты сильно хочешь домой. Это плохо, очень плохо Эммануэль.
– Почему…
Маньяк не успел сорваться на крик,
Девочка успевает добавить:
– …милый?
За эту ужасную неделю она повзрослела от страха.
– Я ведь буду очень скучать без тебя, – ответил маньяк.
– У тебя нет детей? Милый.
– Да.
– Если ты развяжешь мне руки, я тебя поглажу.
Валентин Назимов задумался. Он думал о том, как задушить девочку так, чтобы Эммануэль не было больно. …Как назло уже целую неделю кануло с того дня ,когда ремонтники отключили воду, – авария – и он не может наполнить ванну водой. Обычно он топит свои жертвы в воде. Неужели придется пользоваться ножом? Но тогда пиши пропало – кожа будет испорчена! Появится кровь… на рану слетятся мухи …брр.
Назимов обхватил голову руками, качаясь из стороны в сторону, и рыча от отчаяния.
Девочка, – ее звали Лида, – видела, что дядя врет, что он вовсе не собирается отпустить ее домой, что наоборот – он задумал что-то ужасное, что он хочет ее потрогать везде, а потом зарезать ножом. Сердце ее стучало смертельно. Вид мужчины был страшен: он был раздет догола, если не считать рваных плавок, и весь покрыт синюшной татуировкой. На длинной шее сидела маленькая вертлявая головка, с низеньким лобиком. Над липким ртом чернели куцые усики, и когда он начинал целовать ее ручки, они жестоко кололись. Он сидел на краю кровати и вычищал кончиком ножа грязь из под желтых ногтей.
– Скажи…
– Милый! – взревел Назимов.
– Скажи, милый, – собралась с силами девочка, – ведь ты хочешь убить меня? Только не ври.
