Хайна сидела на корточках перед крохотным костерком и думала о смерти. Неизвестность – вот что пугает сильнее всего. Аина говорила, что на самом деле о смерти никто ничего не знает. Ни одному человеку еще не удалось побывать по ту сторону и вернуться обратно. А все эти россказни про переход душ, которыми сгорны пичкают детей в редкие минуты праздных разговоров, – небылицы, придуманные предками для собственного успокоения еще в незапамятные времена. В доказательство Аина приводила верования других. Нагорны, к примеру, считают, что души умерших летают над миром невидимыми облачками, высматривая новорожденных, чтобы войти в тело младенца с первым вдохом. Души северных сгорнов воспаряют к небу и вселяются в священных оаксов – не важно, в чьем теле обитала душа и кто его сожрал после смерти. Восточные сгорны, хозяева рудников, селят души своих мертвецов в пещерные глубины, а сородичи Хайны и Аины – в зверье, которому скармливают домочадцев.
Сама же Аина надеялась, что смерть – конец всему, что после ничего не будет. «Никак в толк не возьму, почему все так привязаны к жизни. Жизнь здесь, в горах, – это сплошь боль, голод, страх и тяжелая работа. Внизу, на Плоскогорье, у людей еще случаются какие-то радости, а здесь… Ничего тяжелее и безнадежнее этого кошмара представить невозможно. Зачем же продлевать его до бесконечности?»
Хайне всегда хотелось думать и чувствовать, как Аина, даже если она не очень ее понимала. До вчерашнего вечера девочка твердо верила, что тоже не боится смерти. А сегодня утром вылезла, продрогшая, из своего стожка, увидела иней, поняла, что не сегодня-завтра умрет, и испугалась. Правильно, жизнь состоит из боли, голода, страха, холода… Но не сплошь. Даже у Хайны, маленькой недужной, ни на что не годной уродины, которую родичи мечтают скормить сайлахам едва ли не с рождения, позади достаточно хороших минут, чтобы хотелось пожить еще. Что же говорить о других? О счастливцах с Дарами, кого не жалуют куском хлеба и кому позволяют ночевать в тепле, о тех, у кого впереди по меньшей мере несколько лет…
Хайна шмыгнула носом от жалости к себе, убогой, но внезапно поняла, что не хочет плакать. Прислушалась к своим ощущениям и удивилась. Оказывается, она не завидует никому из сородичей! Сколько раз дома перед сном она мечтала, что душа кого-нибудь из домочадцев забудется во время ночных скитаний и по ошибке займет ее уродливое тело, и тогда Хайна сможет хоть один денек побыть полноценным существом. А теперь любимая мечта вдруг утратила привлекательность.
Чувство, пришедшее с этим открытием, было настолько новым и необычным, что Хайна на какое-то время забыла, где находится, забыла о холоде, страхе, тоскливо-назойливом сосании под ложечкой, саднящей боли в израненных ступнях и порезанных ладонях. Сжавшись в комок и спрятав подбородок между острыми коленками, она бессмысленно таращилась на игривые язычки пламени и пыталась понять… Как же так? Как это может быть, что она никому больше не завидует? Куда вдруг подевалось острое чувство несправедливости, горькой обиды на судьбу, невзлюбившую маленькую уродину с первого дня жизни?
Говорят, в каждом роду сгорнов раз в сто лет появляется младенец, пораженный Бледной нежитью – таинственной хворью, высасывающей жизненные соки плода еще в материнской утробе. Всего один раз в сто лет – и эта участь выпала именно ей, Хайне! Обычай сгорнов предписывает отнести новорожденного уродца – хилое недоразвитое существо с безобразно прозрачными глазами и бесцветными волосками – к месту охоты сайлахов сразу, как только перерезана пуповина. Но дед, лорд Хедриг, – человек прижимистый, он не жалует обычаи, которые мешают извлечению выгоды, а потому повелел подождать с принесением жертвы сайлахам до исхода срока неизвестности. В течение месяца ни один айкас не определит, какими Дарами наделен младенец.
Хайна так и не поняла, на каких таких ее способностях дед рассчитывал нажиться. Даже самые могучий Дар из тех, что ценятся на Плоскогорье, обладай она каким-нибудь из них, не принес бы прибыли, потому что нагорны отбирают в свои дома только сильных и выносливых слуг. Оно и понятно: сгорны, что послабее, на Плоскогорье начинают задыхаться, хворать, изнемогать и вскоре угасают, так и не испытав силу своих Даров. На Высокогорье же у женщин признают только Дары матери, рукодельницы, стригуньи и собирательницы. Но собирательницы, пускай самые одаренные, у сгорнов ценятся мало. Бросовый товар, как говорит дед, много за них не выручишь. А матерей, рукодельниц и стригуний покупают только в жены лордам и их наследникам. На такую удачу Хайна не могла бы рассчитывать даже с самым могучим Даром, потому что какой же лорд из сгорнов потерпит рядом с собой хворую жену-уродину?
Впрочем, на что бы ни рассчитывал лорд-хозяин, его постигло разочарование. Поднеся к месячной Хайне связку айкасов, он не разглядел ни одного, даже самого крошечного, огонька. Девочке-выродку Даров не досталось вовсе. Хайна много раз представляла себе злое лицо деда в ту минуту. Вот он выпрямляется у люльки, почти не разжимая губ, выплевывает: «Сайлахам ее!» – и идет к двери. Но дорогу ему дерзко заступает Аина…
