«А вы когда-нибудь презервативы в Рангуне в два часа ночи покупали»?
Если не ошибаюсь, такие фразы называются мемами – от слова «мемориальный». У нас, в нашем узком кругу, их много. Да вот хотя бы – «и они умирают».
Это было так: мы вселялись немалой компанией в весьма второразрядные шале на острове Капас у самого берега в Куала-Тренгану, в страшной малайзийской глухомани. Зато море было почти первого разряда, с мягким песком и огнями того самого Куала-Тренгану на ночном горизонте. И только мы собрались, побросав сумки по углам, погрузиться в это прильнувшее к берегу и трепетно замершее море, как вошел мальчик. Он нес китайские спирали от комаров и какой-то баллончик.
Капас считается необитаемым островом, в том смысле, что живут там только такие, как мы, – причем недолго, и еще служащие трех как бы отелей, на этом острове помещающихся. Но необитаемых островов не бывает, Капас очень даже населен и на постоянной основе – населен странно злобными комарами. Дым тлеющей спирали кого-то из них, может, и отгоняет, но, вообще-то, как сообщил нам мальчик, перед сном стоит вдобавок распылить по всему плинтусу вот эту ядовитую жидкость.
– И они умирают. And they die, – завершил мальчик, на случай, если мы не до конца его поняли.
Дело было даже не в словах, а в выражении его лица. Вообразите гориллу с автоматом, у автомата только что был полный рожок, и горилла эта секунду назад осознала, что рожка ведь, в сущности, хватает совсем ненадолго, подержишь серый суставчатый палец на спуске – вот и все, праздник кончился, и они умирают.
Есть еще – продолжая разговор о мемах – неотразимый аргумент в политологических спорах, ведущихся на темы демократических преобразований в том или ином успешно развивающемся государстве. Аргумент этот выдвигается обычно в ответ на оптимистичные оценки электоральных перспектив той или иной партии, которая весьма бурно выступает за какие угодно реформы (в столицах здешних стран хотя бы по одной такой карликовой партии должно быть). И только-только какой-то энтузиаст в наших дискуссиях начинает предсказывать обвальную демократизацию еще одного ныне угнетенного народа, как получает в ответ тот самый аргумент:
– А вы, я извиняюсь, рожи их видели?
Тут-то он и осознает, что одно дело – болтовня о какой-нибудь Бирме или Камбодже с экспертами из числа тех, что в жизни не покидали Британских островов, и другое дело – говорить с людьми, которые, простите, живут в этих самых Бирме или Камбодже.
И на лице энтузиаста появляется выражение… Ну, вы уже поняли, и не надо шептать то самое «и они умирают».
Весьма уважаемый мной Виктор Денисов живет в Рангуне, то есть в Бирме, уже одиннадцатый год, пусть и не подряд, а с небольшими заездами в Москву; он знает, какие у кого рожи, как и кто здесь умирает. Фраза насчет презервативов в два часа ночи – его. Он при мне загадочно изрекал ее пару раз, но почему-то скрывал подробности.
И только сейчас, на берегу любимого рангунцами озера Кан Дау Ги (мы пошли на его берег что-нибудь съесть в очень тихий китайский ресторанчик), он сжалился и поначалу как бы сквозь зубы сказал:
– Презервативы – это насчет Киры и того, что с ней тут приключилось уже года, наверное, три назад. А так как она, я слышал, покинула наши азиатские края, то почему бы не рассказать. В конце концов, в нашу эпоху репутация девушки сорока лет от подобных историй только улучшается. – И еще Виктор добавил: – Вообще-то, вся история – чуть не самое жуткое, что с ним приключилось за долгие годы беспорочного несения службы в этих краях.
«Кира? Да, она ведь и вправду как-то исчезла из некогда любимых ею азиатских краев, – подумал я. – Но кто знает, она могла оказаться в Италии или Америке, с ее-то профессией».
Кира – замечательное создание: она ювелир-дизайнер. То есть почти сверхчеловек. Острый длинный носик и светло-серые, спокойные-спокойные глаза. Их нечасто увидишь, тот самый носик Киры чаще всего украшен довольно сильными очками, а то и хуже – перед одним глазом подрагивает на проволочке линза. Не ждите тут восторгов глупой женщины, увидевшей сияющий гранями камень. Кира, чуть приоткрыв маленький рот с выпяченной нижней губой, фиксирует взгляд на этом цветном осколке, она видит его насквозь, с прожилками, шелковистыми вкраплениями, трещинами; она кивает и снисходительно говорит: очень хорошо. Славный такой камушек.
И ее собеседник, если он продавец камней, отлично понимает – она увидела все. Она знает, сколько этот желтый сапфир стоит на самом деле. Из этого оба и исходят.
Кира, когда мы с ней познакомились, постоянно навещала Таиланд, поскольку работала на великого дизайнера Каперовича. Человек берет мусор и отходы, какие-нибудь там корявые жемчужины, которые еще лет тридцать назад считались браком, и превращает их в сюрреалистическую картину. Искореженное бледное полупрозрачное тело бывшего обитателя раковины подсвечивается осколками бриллиантов, по нему начинает бежать россыпь огней от бросовых маленьких рубинов, золотая проволока повторяет изгиб ожившей жемчужины – и получается нечто, стоящее попросту непристойных уже денег.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
