До отплытия парохода оставалось шесть часов. Над мысом Краб стояла июльская ночь, тихая и чуткая. Океан спал. Его вздохи угадывались только по искристому лунному сиянию, которое то лениво опускалось, то поднималось. Солоноватый воздух понемногу свежел. Пахло рыбой и водорослями.
Подполковник Мельников в легких кожаных тапочках, заменяющих комнатные туфли, в накинутом на плечи кителе стоял на открытой террасе нового бревенчатого дома и курил папиросу. Его взгляд был устремлен вдаль, где возникали и пропадали неяркие желтые огни сторожевых катеров и рыбачьих кунгасов.
За долгую службу на полуострове Мельников привык к здешнему пейзажу. Давно примелькались ему и океанские огни.
Но сейчас они волновали подполковника. Он представил, как туда, в простор океана, уйдет на рассвете пароход «Восток», и ему, Мельникову, придется на много дней остаться без семьи в этом далеком крае.
Навалившись грудью на гладко выструганные перила, Мельников резким движением пальца сбил с папиросы пепел. Неотвязно тревожила мысль: правильно ли он поступает, отправляя семью раньше, чем сможет выехать сам? Не лучше ли устроить сына в первый класс пока здесь, чтобы потом, месяца через полтора-два, когда приедет новый комбат, уехать всем вместе. Как бы это было хорошо, спокойно. Но тут же он подумал о Наташе, о ее твердом намерении быть в Москве к началу учебного года. «Может, она и права? — Мельников потер ладонью висок. — Не успеет сын привыкнуть к одной школе — и вдруг перевод в другую: новая обстановка, новые учителя... А главное, этот диагноз: туберкулезная интоксикация и заключение о немедленном выезде в центральные районы страны. Может, вдали от моря мальчика действительно не будут мучить непрерывные недомогания?..»
Измяв недокуренную папиросу, подполковник сошел по ступенькам крыльца на едва приметную под луной дорожку. Сделав несколько шагов, остановился. Его внимание привлекла невысокая березка с необычно изогнутым стволом. Как-то сразу подумалось о другом. Так всегда бывает: увидишь знакомый предмет — и вдруг в памяти возникает связанное с ним событие. Вот это самое деревце посадила Наташа, когда Мельников перевез семью сюда со старой квартиры. Погода в тот день была серая, скучная, моросил дождь. А Наташа смеялась. Ее радовали новый дом, близость океана и его головокружительный простор. От восхищения она даже декламировала: «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих...». Потом принялась рыть ямку для березки. Посадила, утоптала землю и, шумно вздохнув, сказала: «На счастье».
Березка стала расти. Ее тонкий стволик гнулся то в одну сторону, то в другую, потом выкрутил полукольцо и раскрылатился множеством веток. Теперь Наташа должна уплыть, а березка останется. Другие люди будут любоваться ее листвой, шелковистой белизной коры. И не раз подумают эти другие о тех, кто заботливо растил для них скромное деревце.
«Как все-таки хорошо, когда человек оставляет на своем пути чистый и приметный след, — подумал Мельников, трогая пальцами гладкие листья. — Большой или малый, но все же след. А ведь есть на свете и такие люди: пройдут по жизни, и никто их не заметит, вроде тумана — был и рассеялся. Жалко таких. Обидно...»
Мельников поправил сползающий с плеча китель и пошел дальше, к изгороди, вдоль которой тоже росли березки, небольшие, с тонкими стволиками. Их называют здесь каменными, вероятно, потому, что приживаются они всюду, даже в расщелинах гранитных скал, где нет никакой другой растительности.
Занятый размышлениями, подполковник не заметил, как надвинулись из-за сопок облака, нахлынула темнота, ярче загорелись огни в океане.
В доме скрипнула дверь, и по земле протянулась узкая желтая дорожка света. Мельников оглянулся. На террасе стояла Наташа, рукой придерживая полу халата.
— Сережа! — послышался ее звонкий голос.
Мельников молчал, притаившись за березками.
— Сережа, ты что, в прятки вздумал играть?